Дочь

Сначала воспитанники интерната молчали, а затем постепенно стали рассказывать, как Володя, начитавшись Джека Лондона, мечтал о путешествиях и, когда наступила весна, не выдержал, вспомнилась ему вольная, бродячая жизнь, и он удрал.

Аукцион

Я в Петербурге.

Холодные, пустые, заброшенные храмы, опустошенные дворцы, пустые магазины. Все в прошлом. Я хожу по Петербургу и вспоминаю: Шпалерная, визиты, первая, неразделенная шестнадцатилетняя любовь, блаженные, полные свежей поэзии воображаемые страдания, белые бессонные ночи, оживление всегда нарядного, корректного, с европейским налетом, населения Петербурга; вечный спор между молодежью, какой город лучше - Москва или Петербург? Красавица Нева, дворец, связанный в воспоминаниях со строгой, привлекательной фрейлиной бабушкой Александрой Андреевной; непривычная роскошь, блеск, придворные лакеи в красивых мундирах, кареты, городовые, отдающие бабушке честь...

Мы приехали сюда, чтобы достать книг для яснополянской библиотеки. В Петербурге оказался самый большой книжный фонд, собранный из реквизированных частных, может быть и царских, библиотек. Здесь громадный склад, куда в беспорядке сваливались тысячи книг. Несколько человек из "бывших" людей от Петроградского комиссариата по просвещению работало в нем. И среди этой груды томов удавалось иногда выкапывать такие перлы, как, например, "Современник" пушкинского времени.

С научной сотрудницей Яснополянского музея мы часами в пыли и в страшном холоде искали книги, подбирая то, что нам нужно было для яснополянской библиотеки.

В свободное время мы бродили по Петербургу. Зашли как-то на Мойку, нашли квартиру Пушкина. Зашли в Толстовский музей, где с той же любовью продолжал работать хранитель Рукописного отдела Академии наук В.И.Срезневский.

Как-то забрели на Дворцовую площадь. Какие-то люди уверенно шли прямо во дворец, и мы пошли за ними. Мы уперлись в темный коридор. Здесь в левом углу тускло горела электрическая лампочка. За стойкой стоял человек и что-то кричал. Мы подошли ближе.

- Пятьдесят копеек!

- Пятьдесят пять!

- Пятьдесят пять! Кто больше?

- Шестьдесят!

- Будьте добры, - обратилась я к стоявшей рядом с нами женщине, - скажите, что это такое?

- Как что?! Разве вы не видите? Остатки царских вещей распродаются.

Ламповые абажуры, веера, чашки, тарелки, полинявшие ленты, половые щетки, соломенная шляпка и пропасть больших и маленьких пустых футляров с круглыми или овальными углублениями. На некоторых мелькали надписи: "Его Императорскому Величеству Императору..." Где же эти золотые и серебряные блюда?

- Футляр шагреневой кожи! Один рубль!

- Рубль десять!

Несколько человек в заношенных пальто охотились за этими футлярами.

- Ювелиры, большие футляры на маленькие переделывают. Они им "нужны".

- Саксонское блюдо с царским гербом, - продолжал выкрикивать человек, три пятьдесят! Кто больше?

- Четыре! - вдруг крикнула я.

- Четыре пять!

- Четыре с полтиной! - опять крикнула я, решив во что бы то ни стало купить это блюдо.

Оно мне досталось за семь рублей. Я взяла его в руки, и мне почему-то сделалось стыдно.

- Полотенца! - кричал человек, поднимая вверх кипу затертых рушников. Десять копеек! Кто больше?

- Пятнадцать! - крикнула какая-то женщина и получила их.

- Шесть здравниц императора Павла Первого! Пятнадцать рублей! - крикнул человек.

- Шестнадцать! - крикнула я. На зеленом хрустале красовались золотые гербы и вензель Павла Первого.

- Семнадцать! - крикнули рядом.

- Семнадцать! Раз, два, три! - быстрой скороговоркой произнес аукционист так быстро, что никто не успел предложить больше.

Молча вышли мы из дворца. Я привезла саксонское блюдо домой. Я любила смотреть на большие, прекрасно сделанные розы, любила его чистый звон, и вместе с тем всегда было неловко... Зачем я купила его? Оно же было краденое...

Руководители

Долгое время в Ясной Поляне ни на деревне, ни в усадьбе не было ни одного члена коммунистической партии.

С точки зрения коммунистов такое положение вещей было недопустимо.

Я рассказала членам ВЦИКа, как Чернявский своей разлагающей деятельностью разрушал то, что с таким трудом создавалось: дисциплину в школе, уважение к труду... Мы все при поддержке центра направляли наши усилия на создание в Ясной Поляне культурного очага, а группа местных коммунистов, руководимая завистью и злобой, старалась погубить наше дело.

Когда я кончила, секретарь ВЦИКа Киселев попросил всех удалиться. Председатели губисполкома и губоно задержались.

- Прошу всех, всех удалиться, - сказал Киселев, - мы желаем наедине поговорить с Александрой Львовной.

- Вы понимаете, товарищи, - сказала я, - какая клевета была возведена на Ясную Поляну и на меня?

Они промолчали.

- Какое вы хотите удовлетворение? - спросил Пахомов.

- Опровержение в газетах и возможность работать, - сказала я.

- Хорошо.

Случайно или нет, но в Туле переменились власти. Был назначен новый председатель губисполкома, председателя губоно - безграмотного парня сместили, исчез и Чернявский из Тулы, мы никогда больше не слыхали о нем.