Дочь бутлегера

Усевшись на одеяло, мы стали есть из бумажных тарелок. Я показала отцу наконечник и осколок горшка. Мы поговорили о кострах и индейцах, о семье и арендаторах, и наконец отец спросил:

— Значит, с тобой все в порядке?

Я взяла заскорузлую, мозолистую руку отца.

— Да, папа.

— Эти вороны тебя здорово потрепали, да, девочка? Ты до сих пор жалеешь, что не одержала победу?

— Да, — честно призналась я. — Ничего смертельного не произошло, и все же мне тяжело.

— Знаешь что, дочка? Ты так и не рассказала мне, с чего вдруг решила участвовать в гонке.

Набрав камешков, я стала бросать их в ручей.

— А ты не спрашивал.

— Вот сейчас спрашиваю.

И я рассказала ему о том, что пронеслось у меня в голове в тот дождливый январский день, когда чернокожий сантехник был обвинен в пьянстве за рулем и Перри Бирд подло обрушил на него всю тяжесть закона.

— А ты бы отпустила его с миром?

— Нет, сэр. Он действительно сел за руль выпивший; он действительно отказался пройти тест на алкоголь, какими бы ни были его причины. Это является нарушением закона, а закон защищает здоровье и жизнь людей. Но правосудие можно сочетать с милосердием. Наверное, достаточно было бы одной ночи в тюрьме, чтобы все хорошенько обдумать, но только в выходные, когда это не мешало бы работе. Вместо того чтобы полностью лишать Гилкрайста прав на целый год, я бы только запретила ему пользоваться машиной не по работе. Как сантехник может заниматься своим ремеслом, если он не имеет возможности приезжать на дом к клиентам? Наказание должно сдерживать провинившегося от повторного проступка, а не ломать его дух. И оно не должно зависеть от цвета его кожи, пола или общественного положения.

«Белый воротничок», виновный в растрате, должен получать срок не меньше, чем «синий воротничок», укравший телевизор; если дочери мэра за наезд и скрытие с места происшествия присуждаются общественно-полезные работы, такое же наказание должен получить и сын кухарки мэра. Перри бирды в частной жизни могут быть расистами, снобами и лизоблюдами, но как только они надевают черную мантию и занимают судейское кресло, они должны становиться жрецами, вершащими правосудие словно некое священное таинство. И перед ними все равны. Суд никогда не станет точной наукой, но он не должен превращаться и в пальбу наугад.

Разочарованная, я взяла горсть камешков и принялась бросать их в медленные воды ручья. Папа закурил новую сигарету и молча смотрел на всплески. Нас окутала тишина. В небе пронесся ястреб, спокойно взглянувший на нас как на собратьев, спустившихся к ручью попить. Бросив последний камень, я спросила:

— Папа, когда ты занимался самогоном, тебе пришлось кого-нибудь убить?

Сдвинув шляпу на серебристый затылок, отец пристально посмотрел на меня проницательными голубыми глазами.

— Нет. Пару раз мне этого очень хотелось, однажды я даже собирался, но так и не дошел.

Какая-то неприятная пружина, много лет лежавшая скрученной у меня в груди, вдруг облегченно распрямилась.

— На что похожа тюрьма?

— Меня она не сломала.

— Да, — согласилась я. — Ты ястреб.

— И ты тоже, девочка.

— Правда?

Отец швырнул окурок в воду.

— Пойдем и узнаем, — сказал он и решительно встал.

Я не стала задавать вопросы.

Сложив остатки обеда в коробку, я накрыла ее одеялом и пошла следом за отцом по тропинке. Узловатые корни торчали из земли, под ногами хрустели камни, однако худая спина отца оставалась прямой как всегда, и он ни разу не споткнулся.

Я забралась в кабину старенького пикапа, бывшего частью витрины, заявлявшей: «Я простой маленький фермер» — и мы поехали вдоль кромки полей до самодельного мостика, перекинутого через ручей. Переехав на другой берег, мы оказались на земле Тальберта.

— Грей Тальберт знает об этом мостике? — спросила я, когда пикап затрясся по плохо сбитым доскам.

— Он сам доставал материал. Шорти, Би-Ар и Леонард спросили, можно ли построить мостик, и Грей ответил, что ничего не имеет против.

Шорти, Би-Ар и Леонард жили на земле папы, не платя ему ни цента, а работали на Грея Тальберта. Мостик позволял им срезать миль шесть-восемь.

— Грей нас ждет?

— Ну, я бы так не сказал. По-моему, он уехал на весь день в Роли. Раньше пяти его не ждут.

Я взглянула на часы. Было только два с небольшим.

Проехав по просеке, мы приблизились к питомнику сзади. Когда мы были уже у самых теплиц, появился Шорти Авери. Поспешно натянув штаны, он пригласил отца поставить машину под ивой.

— Ива — отличный зонтик, созданный самой природой, — сказал папа. — С воздуха под нее очень трудно заглянуть.

— Добрый день, мистер Кеззи, мисс Дебора, — приветствовал нас Шорти Авери, когда мы вышли из машины.

Ему было лет пятьдесят с лишним, всю свою жизнь он батрачил на папу. Взглянув на такого жилистого щуплого белого мужчину, подумаешь, что туберкулез скосит его в ближайшую зиму, однако они, как правило, доживают до девяноста.

— Привет, Шорти, — сказала я. — Как поживает Барбара Мей?

С его дочерью Барбарой Мей мы вместе учились в школе.

— Замечательно. В сентябре ее старший пойдет в выпускной класс.

Мы посетовали по поводу того, как быстро летит время.