Дочь дыма и костей

Она поняла, что магия отвратительна, — кабальная сделка со вселенной, расчет боли. Давным-давно знахари секли себя, сдирали собственную кожу, дабы обрести могущество ценой страданий, и даже наносили себе увечья, ломали кости и неправильно их сращивали, чтобы создать постоянный источник мук. Тогда соблюдалось равновесие, ведь расплачиваться приходилось собственной болью.

Впрочем, некоторые колдуны находили способы избежать страдания и использовать боль других.

— Так вот для чего нужны зубы? Это нечестно! Бедные животные, — пробормотала Мадригал.

Исса пристально посмотрела на нее.

— Ты предпочла бы пытать рабов?

От неожиданности Мадригал лишь захлопала глазами. Годы спустя она поймет, что имела в виду Исса: перед самой смертью Мадригал Бримстоун, наконец, откровенно поговорит с ней, и ей станет стыдно, что не догадалась сама. Его шрамы. Это ведь так очевидно: сетка шрамов на его шкуре, застарелых, пересекающихся следов от кнута, покрывающих спину и плечи. Но откуда ей было знать? Даже при том, что она видела в жизни, — разорение горной деревни, смерть близких, лишения, битвы, в которых она сражалась, — она не могла догадаться об ужасах, перенесенных Бримстоуном в ранние годы, а он не рассказывал об этом.

Он научил ее работать с зубами, извлекать из них силу, управлять оставшейся в них жизнью и болью, чтобы производить новые тела, похожие на натуральные. Это было его собственное изобретение, как и хамсы. Они не имели отношения к татуировкам, а составляли часть самой процедуры создания: тела появлялись на свет уже помеченными магией, в отличие от обычных тел.

Фантомам, как называли воскресших воинов, не приходилось расплачиваться болью; плата уже была внесена. Хамсы — магическое оружие — выдавались им за муки, испытанные во время последней смерти.

Многие умирали по нескольку раз. «Смерть, смерть и еще раз смерть» — как выразилась Чиро. Солдат никогда не хватало. Новобранцы все прибывали — детей из Лораменди и всех свободных земель начинали учить военному делу, как только у них появлялись силы держать в руках оружие, — но слишком многие гибли в боях. Даже воскрешение не помогало — химеры существовали на грани вымирания.

— Чудовища должны быть уничтожены! — каждый раз буйствовал Иорам, обращаясь к военному совету; ангелы казались длинной тенью смерти, а химеры жили в ее прохладе.

Когда химеры одерживали победу, сбор душ проходил легко. Выжившие обходили место сражения, вынимали души из трупов погибших и несли Бримстоуну. Если битва была проиграна, из-за смертельного риска многих павших оставляли на поле боя и теряли навсегда.

Ладан выманивал души из тел. В правильно укупоренной кадильнице души можно было хранить вечно. В открытой они становились жертвами стихий и уже спустя несколько дней исчезали, как пар от дыхания.

По сути, в исчезновении не было ничего зловещего. Обычное дело, естественные смерти случаются каждый день. А для фантома, живущего в одном теле, потом в другом, испытывающего смерть за смертью, мечтающего упокоиться, исчезновение было заветной мечтой. Однако химеры не могли позволить себе терять солдат.

— Ты бы хотела жить вечно? — как-то раз спросил Бримстоун у Мадригал. — Только для этого придется умирать вновь и вновь, в страшных мучениях.

С течением времени она увидела, что сделала с ним необходимость навязывать эту участь столь многим существам, как склонилась его голова, каким изможденным и угрюмым он стал.

Превращение в фантом — вот о чем с каменным взглядом говорила Чиро, когда Мадригал размышляла, выходить ли замуж за Тьяго. Теперь она могла избежать этой участи. Тьяго хотел, чтобы она оставалась «чистой»; он уже отдал приказ своим командирам держать ее батальон подальше от опасности. Если она согласится, то никогда не будет носить хамсы. И никогда больше не вступит в бой.

Возможно, это к лучшему — и для нее, и для товарищей. Ей одной было известно, что она не создана для войны. Мадригал ненавидела убивать — даже ангелов. Она никому не рассказала, как два года назад в Буллфинче пощадила серафима. И не просто пощадила, а спасла ему жизнь!Что на нее нашло? Она перевязала ему рану. Погладила по лицу. При воспоминании об этом ее обуревал стыд — во всяком случае, Мадригал предпочитала называть стыдом чувство, от которого учащался пульс, а лицо покрывалось нежным румянцем.

Как горяча была кожа ангела, как пылали его глаза!

Ее терзал вопрос, остался ли он в живых. Умри он, и все свидетельства ее измены умерли бы вместе с ним в тумане Буллфинча. Она надеялась на это. Или говорила себе, что надеется.

Только в минуты пробуждения, когда она все еще не отпускала кружевной краешек сна, правда становилась отчетливой. Во сне она мечтала, чтобы ангел выжил. Надеялась, что он остался в живых. Отрицала это, но чувство не проходило, возникало вновь и вновь, пугало. Кровь бежала по жилам быстрее, лицо заливала краска, все тело до кончиков пальцев пронзала странная дрожь.