Дочь фаворита Елизаветы

Правда, в отличии от реала, войск у нас в этом варианте было поменьше, 80 вместо 130 тысяч. Ну и 1000 "смотрящих" казаков от Тайной Канцелярии, куда же без них! Генерал-аншефу Степану Фёдоровичу Апраксину они не подчинялись, о чём его уведомила Государыня, но и он им тоже, к большому облегчению царедворца. Умный и хитрый Апраксин, особо себя военными талантами не проявил, в военных походах участвовал при Миниха против Турок, да и то в невысоких чинах. Тщеславный и хитрый, отиравшийся близ Бестужева, весь свой ум направлял, в первую очередь, на то, чтобы "остаться на плаву". Чекист был сейчас в Фаворе, посему Апраксин лично посетил казачьего тысячника, и неприметного дьячка при нём, радушно раскланивался с обоими. Казаки становище своё располагали чуть в стороне от основного войска, даже это было проглочено им без звука.

На войну генерал не торопился, так как кровавой битве предпочитал обильные возлияния и общество нескольких ППЖ. Когда бы двинувшееся на Фридриха войско не остановилось, тут же появлялись, первым делом, шатры, музыканты, пир на весь мир. Как уже было сказано, Апраксин, как и Бестужев, были скорее "за Фридриха", генерал даже восторгался им. Но малый двор сейчас выхаживал выздоравливающего Петра Фёдоровича и давил на него своим коллективным НЛП, чтобы тот всё же занял трон, а потом может и "за границу" "на лечение" хоть на веки вечные, оставив их "преданных" слуг, при кормушке. Пока страсти среди приближённых бушевали, Екатерина сделала то, что сделал Ленин при Социал-демократах в начале двадцатого века, оседлала, с благословения государыни, финансовые "малые" потоки. И сразу же "малый двор" запел так, как хотели Шуваловы, окончательно втоптав в грязь Пруссию и Англию.

Но на сцену начала, пока понемногу, выползать болезнь Императрицы. Первые два припадка, пусть они были намного слабее инсульта, в политических раскладах всё переворачивали вверх дном. Наследник, хоть и морально опущенный, но пока живой, стал опять котироваться. И вспомнили многие, что он тоже к Фридриховой харизме не равнодушен. Взять Берлин, дело не хитрое, а вот что удачливому военачальнику потом делать с этой победой? За подобную Викторию при иных Петербургских раскладах могут опустить пониже плинтуса, а то и вовсе зарыть. Нужно быть очень большим виртуозом, чтобы плестись по минному полю событий на запад, оглядываясь, всё время, на восток.

Но вот и подошёл нежданно-негаданно день битвы, 4 сентября 1756 г от Р.Х. Вышел встречать дорогих гостей Фельдмаршал Левальд, так как сам Фридрих был занят другим делом и русских варваров пока не считал достаточной угрозой, чтобы почтить их битвой лично. Войско Прусское насчитывало 35000 человек. В последующих русских хрониках, это число выросло до 50000 человек, в западных стояло 23000. Что, в общем, и правильно, ведь с востока дробь 80 к 50 смотрится лучше 80 к 35, а с запада 25 к 100, можно, в случае победы, раздуть до небес.

Честно надо признаться, что к виктории с прусаками мы подошли в составе близком больше к 90000, тут уж Апраксин, захватывая по пути городки, и, обещая отпускать их сдающиеся гарнизоны домой, тут же, по джентельменски, забывал о своих словах и рекрутировал их в русское войско. Вместе с каждым тысячным отрядом, отправляемым для захвата таких городков, шёл десяток "канцелярских гусар", и пара тихарей. В слове и деле, а так же в поддержке мирового сионизма, геноциде и прочих прелестях, обвинялись лучшие городские мастеровые, прежде всего кузнецы, но не зажравшиеся, а в "самом соку". Постояв семьёй минуту с петлёй на шее под барабанный бой, каждой проникался важностью момента и, добровольно, подписывался в вербовочных листах четырёх Графов.

Тысячник чётко довёл до Апраксина что настаивает в таких делах "в праве первой ночи" и генерал договорённость соблюдал. Лишь когда телеги с "мозгами" уезжали, начиналась вакханалия. Бояре выбирали себе мужиков в поместья повыше, девок покраше. Младшие чины довольствовались скарбом и проверкой молодок, на предмет спрятанных во всех дырках запрещённых к провозу на территорию России предметов. Опричники тоже участвовали в таких "проверках" но никогда не "со своим контингентом". С мастеровыми обращались строго, но подчёркнуто вежливо, кормили от пуза, позволяя заболевшим оставаться на время в специальных станциях-лабазах по всему "Золотому тракту", который пока еще назывался дорогой смерти.

Простые западные обыватели таких шуток не ценили и, вопреки интересам Российской государственности, стали браться за вилы. Апраксин жаловался на "эти безобразия" Левальду, но тот молчал. Затем очередной выстрел "партизана" из кустов прозвучал в опасной близости от августейшего тела, то есть в сотне метров. Этого его "душа поэта" не вынесла и иррегулярникам был дан зелёный свет. Казаки и Калмыки выпили чарку за здравие наконец-то повернувшегося к чаяниям простых воинов командования и показали, что такое мать Кузьмы.