Дочь Галилея

Сестра Мария Челесте заботилась о Галилее, посылая ему все возможные средства защиты от чумы, которые только могла найти в монастырской аптеке или раздобыть иными путями. И хотя она не объясняла, как ей это удалось, она послала отцу бутылку целебной воды от прославленной аббатисы Урсулы из Пистойи - настойку, которую последовательницы Урсулы ставили наравне со святыми реликвиями и старались не давать никому из посторонних. «Таким образом, прошу Вас, господин отец, поверить в это средство, потому что если Вы будете верить в него так же сильно, как и в мои бедные молитвы, то тем крепче станет святая вера Вашей души, и Вы убедитесь, что ее сила поможет Вам избежать любых опасностей».

Мария Челесте не могла так же просто прислать ему другие подношения - набор из сушеного инжира, орехов, листьев руты и соли, «собранных вместе и приправленных медом в нужной мере», - но все равно готовила для отца эти лакомства, отжимала, чтобы изготовить целебные пластинки, и описывала действие: «Вы можете принимать это средство каждое утро, перед едой, порция должна быть примерно с каштан величиной, и сразу запивайте небольшим количеством греческого или иного хорошего вина, говорят, это потрясающее средство для защиты от чумы». В самом деле, эта смесь была включена в списки, рекомендованные магистратом.

Галилей в ответ посылал время от времени свои дары - в виде денег или еды (включая мясо, сладости и даже особое блюдо из шпината, которое он сам готовил для дочери), а также отправлял ей то теплое стеганое одеяло вместо того, что она уступила сестре Арканжеле, то разнообразные стеклянные колбы для ее аптекарских трудов, то цитроны, которые она стремилась вернуть отцу как можно скорее в переработанном виде - засахаренными, как он любил. Когда Галилей забыл прислать дочери обещанный телескоп, она напомнила, чтобы в следующий раз он обязательно положил его в корзинку. Этот мягкий упрек - единственное письменное упоминание ею какого-либо научного инструмента - дает основание предполагать, что Мария Челесте находила время направлять трубу телескопа в ночное небо, чтобы увидеть спутники Юпитера или рога Венеры, несмотря на то, что все дни напролет была занята всевозможными хлопотами.

Галилей, очевидно, сопровождал знаки отцовской любви открытыми похвалами ее способностей, хотя дочь отказывалась принимать его комплименты: «Я расстроилась, когда услышала, что Вы храните мои письма, - замечает она, - и подозреваю, что великая любовь, которую Вы питаете ко мне, делает их в Ваших глазах более совершенными, чем они есть на самом деле».

В декабре 1630 г. трамонтана - холодный ветер с Апеннин - обрушилась на Тоскану с такой силой, что Галилей вынужден был запереться дома. Потеряв возможность посещать монастырь, как бы ему того хотелось, он посылал

известия о своем здоровье через новую домоправительницу по имени Ла Пьера, чьи рассудительность и хозяйственность произвели впечатление на сестру Марию Челесте. Теперь она меньше беспокоилась за отца, полагая, что о нем хорошо заботятся, пусть даже это делает наемная работница, а не семья брата.

Сестра Мария Челесте осуждала бегство Винченцо но не высказывала этого вслух, так как боялась, что ее вмешательство лишь расстроит брата, не помешав тому уехать. Ее также тревожило то, что могло случиться с пустым, не охраняемым домом Винченцо в его отсутствие, В то же время она ободряла Галилея, уверяя, что он должен оставаться щедрым отцом - «в особенности продолжая оказывать милости и материальную поддержку тем, кто платит нам неблагодарностью, потому что именно такие действия, которые даются нам с трудом, и являются самыми совершенными и добродетельными».

В начале января магистрат послал повсюду гонцов и трубачей, чтобы объявить о всеобщем сорокадневном карантине, начинающемся с 10-го числа. Чувствуя, что эпидемия пошла на спад, власти надеялись ускорить процесс введением этой радикальной меры. Установление карантина ограничивало торговлю внутри и за пределами Флоренции еще жестче, чем прежде, а также предполагало полный запрет на посещение домов соседей и друзей. Единственными допустимыми причинами для выхода из дома теперь считались: посещение церкви, покупка еды и медикаментов. Поскольку указ касался самой Флоренции и ее окрестностей, включая Прато, Винченцо не мог вернуться раньше чем через шесть недель, даже если бы захотел.