Дочь генерала

«Что ты можешь сказать обо мне? Что ты видишь? Посмотри на меня. Ты способен увидеть лишь тонкий молекулярный слой, а всё, что внутри, остается тайной. Ты можешь открыть мою книгу и прочесть мои письма. Там я раскрываюсь, кажется, полностью. Но и это опять же не я, потому что пишу в необычном состоянии, когда меня чем меньше, тем лучше. Так что ты можешь сказать обо мне? Так… что-то навеянное мечтами, отраженное лучами, отозвавшееся эхом. Мы сами с собой живем — и почти ничего о себе не знаем. Так, что мы способны сказать о других? Все наши суждения почти всегда неверны. Человек глубок и обширен, как космос — и вместе с тем прост и мал, как песчинка. Мы похожи и на ангелов и на бесов, вмещаем свет и тьму. Каждый из нас бог и ничтожество. Как же нас определить? Чем охватить и измерить? Только одним словом, в котором и всё и ничего, — человек».

Руки с листочками медленно опустились. Она, кажется, все поняла! Ей показалось, что она всё-всё поняла. Нет, это не беда, это — лечение болезни. Сердце любимого живет, оно страдает.

Наташа метнулась к сумке, достала карточку. На кухне сожгла ее в пепельнице, высыпала пепел в мойку и смыла сильной струей воды. Вытерла руки и прислушалась к себе…Ей стало хорошо и спокойно.

Да, да, иногда Наташе становилось очень хорошо. Казалось сердце таяло от нежной радости. А иногда приходили боль и грусть, или одиночество; на душе холодало. Она пила терпкое вино печали и вновь обнаруживала в глубине сердца пульсирующий источник жизни. Её каждый раз удивляло: он не иссяк, он по-прежнему переполнен, бьёт ключом, выплескивая в каждую клеточку существа свежую прохладу живой воды — и тогда легкая прозрачная слезинка стекала по прохладной щеке.

…А по ночам ей снова и снова снился загадочный сон. В белом свадебном платье ступала она по болотистому лугу. Под босыми ногами хлюпала жидкая грязь. Высокая, по самую грудь, крапива обжигала руки, колючий осот цеплялся за белые кружева. Над головой клубились серо-черные тучи. Ее нежные босые ноги облепили пиявки. А впереди, на востоке редели облака и призывно проблескивало яркое солнце. Она спешила туда, рвалась к этому свету несмотря на все колющие, режущие и затягивающие препятствия.

И вот, когда просвет в облаках приближался и готов был обнять все вокруг властными лучами восхода…

…Когда грудь наполнялась сладостным упоением полной свободы…

…Когда все тяготы пройденного пути уходили в прошлое!..

…Она неожиданно просыпалась и с громко стучащим сердцем оглядывала серый потолок и стены комнаты.

Хотелось плакать и жаловаться, петь и благодарить.

Мама

Наташа готовилась стать мамой. Для женщины «в положении» она выглядела более, чем не плохо. Конечно, округлилась, из-под просторного платья выглядывал животик похожий на перевернутую грушу. Но… улыбалась! Так светло и нежно улыбалась, будто вся радость вселенной поселилась в ее животе. Морщилась от болей, растирала затекшие ноги, колола иголкой сведенные судорогой ноги — и улыбалась.

Однажды Сергей заявился домой с банкета далеко за полночь. Наташа вышла в прихожую, припала щекой к дверному косяку и тихо произнесла:

— Сережа, прошу тебя, не бросай нас… Очень тебя прошу…

Тот наконец снял ботинки, потряс головой, с трудом понял, что такое ему сказали и… открыл рот. Посидел так, потом откашлялся и, пряча глаза, сказал:

— Никогда я тебя не брошу, Наташа. Ни тебя, ни ребенка, слышишь?

— Да, Сережа. Слышу. Спасибо, — улыбнулась она. Медленно повернулась и вразвалочку ушла спать.

Сергей обхватил голову руками и заплакал:

— Какая же я скотина! Чтобы такое услышать от беременной жены!.. Допился… Всё! Завязал! О, ужас! Какой стыд…

После этого разговора что-то в нем сломалось. Как только речь заходила о застолье, выпивке, мальчишнике — перед ним появлялась его Наташа, беременная, смущенная, тихая и шептала: «не бросай нас… очень тебя прошу…» Сергей решительно отказывался и уходил прочь. Не сразу, лишь через полчаса, а то и через час, Наташа уходила вразвалочку, поддерживая круглый тяжелый живот, устало улыбаясь. Сергей же качал головой и шептал: «допился, скотина… докатился…»