Дочь гипнотизера. Поле боя. Тройной прыжок

С некоторых пор один вид воды, пусть несвежей, тянул его искупаться, залезть по шею, погрузиться, всплеснуть. Только изведав Лаврова, дочитав до конца, можно было, не впадая в литературу, оправдать нырок в мутный водоем. Что ж, отдадим его без предубеждения серым жирным волнам, качающим дряблое тело, обнимающим его и выталкивающим, постепенно сглаживаясь, пропадая…

Только б не захлебнуться с непривычки, думал между тем Лавров, с удивлением не доставая пяткой до дна, казавшегося сверху, сквозь воду, таким близким. Воды было слишком много на одного, вода была теплой, солоноватой и неприятно пахла. Требовалась врожденная выдержка, чтобы невозмутимо качаться на липнущей к коже поверхности и не затонуть с досады. Утешали гулкие отголоски тяжелого плеска и волшебная игра световых пятен, многолико отраженных на потолке и по стенам. Лавров размечтался, плывя навзничь, отгоняя ладонью приблудную волну. Он уже не раскаивался в том, что бросил все (ничего) и вернулся сюда (никуда), быть может, насовсем. Ему было легко и не больно, как будто мир стал одной сплошной отдушиной. Лавров даже позволил себе рассмеяться, заметив, как оттопырились у него трусы. Если бы она видела его в эту минуту, да где уж там!

«Барахтаешься?»

От неожиданности Лавров перевернулся, бултыхнувшись, глотнул воды, но не захлебнулся и, едва сдерживая тошноту, чудом восстановил равновесие, отпихивая ногами бездну, хлопая обеими руками по вскипевшим волнам…

Сквозь дерюгу брызг увидел он возле башенки для прыжков толстого человека в мешковатом зеленом костюме и тотчас узнал, смиряя переполох волн, ну конечно, кому как не ему быть первым встречным-поперечным в этой топкой западне.

«Как ты можешь, в таком болоте!..» — брезгливо сказал Лобов, ибо это был он.

Лавров виновато выбрался из бассейна, одной рукой хватаясь за ржавые поручни, другой подтягивая набрякшие трусы. Он уже успел заметить, что не один Лобов наблюдает за его заплывом. Две выпукло-стройные фигурки в бикини примостились на дощатой трибуне. Напрашивалось слово «занозы».

«Что еще за нимфодоры?» — спросил Лавров. Вода стекала с него грязными ручейками. После парной мути его пробирал озноб.

«Лучше не спрашивай, шустрые душки, успеешь ошалеть и проволочиться…» — пробормотал шипяще Лобов.

«Ты не торопишься? — перебил его Лавров. — Схожу в душ…»

Взяв в охапку одежду, черный пиджак, черные штаны, желтую рубаху, желтые ботинки, стуча зубами, выронив галстук, он поспешил к раздевалке, прочь от недруга, прочь от знойных фигурок, пришпиленных с краю засаленных вод.

«Угораздило с первых шагов пойти на попятную!» — сокрушался он, ткнувшись в дверь, выкрашенную охрой.

Но дверь была заперта.

Глава вторая

«Ну а ты как жил все эти весны и осени?»

«Да никак, прозябал, перебивался. Думал в два счета привыкну к новому расписанию, ан нет — душа не на месте, сон нейдет. Разве мог я предугадать, что мои робкие попытки сделаться обыкновенным, заводным человеком спишут на самонадеянность, но куда бы я ни просовывал свою башку, меня, в лучшем случае, брили наголо, а чаще просили подождать, пока сбегают за топором („в сарае, за поленницей, обернутый в рогожку“). Одна дама в отделе кадров вообразила, что я — старое драповое пальто, которое должно висеть на деревянной вешалке в прихожей при погашенном свете. По пальцам могу перечислить тех, кто принял меня за нечто большее, нежели испорченный будильник, без стрелок, без пружины, без звона. Я жил безболезненно, но под большим вопросом, как разменная монета. Порой казалось, что меня составили из нескольких частей, назвали глидерманом и пустили пресмыкаться, мол, не зевай, действуй, принимай участие… Выяснилось, что я не осведомлен в том, что общеизвестно, на чем держится мир. Мне достались обрезки образцов, беззубые забавы, тоскливые сетования, комната в конце коридора, глаза, уши…»

«А Лиля?»

«Я ей благодарен, но она, сам знаешь, далеко не та, которая… Давай, не будем об этом. Лучше скажи, пока я одевался, куда подевались прелестные девы?.. — Лавров рыскал глазами по кисельно-мутной поверхности. — Что-то не видать брызг и фонтанов!»

Но Лобов был не расположен к легкомыслию:

«Пойдем отсюда!»

Отмахнув сырой, пахнущий плесенью занавес, они поднялись по лестнице, пошли по темным переходам, через спортивные залы, нигде не задерживаясь. То плелись по пыльному ковру, то стучали каблуками по каменным плитам, скрипели половицами, скользили по линолеуму, мимо зеркал, шкафов, столов, стульев. Выкурив сигарету, Лобов бросал ее на пол и давил подошвой с таким удовольствием, точно она была живая. Ботинки у него были большие, на толстой подошве. Лавров осматривался. Зайдя в туалет, отвернул кран и, ностальгируя, долго пил, черпая кислую струю ладонью.

Хмуро молчавший Лобов наконец не утерпел:

«Зачем ты здесь? Вернее, что ты здесь забыл?»

Они пробирались через кладовую, набитую матами, гимнастическими снарядами, мячами, штангами, битами и прочим, пережившим свой век, инвентарем.

«Хочу вернуться в спорт!» — твердо сказал Лавров, шлепнув большую кожаную грушу с ощеренным швом.