Дочь хранителя тайны

– Каролина, – произнес он, обретая дар речи. – Каролина Джил. Давняя знакомая, – пояснил он не желавшим расходиться людям и дрожащими пальцами поправил галстук. На его лице появилась улыбка, не затронувшая, впрочем, глаз. – Благодарю вас, – сказал он, кивая в разные стороны. – Спасибо, что пришли. А теперь прошу нас извинить.

Они отошли в другой конец помещения. Дэвид легко, но твердо придерживал Каролину за спину одной рукой, словно в страхе, что она вновь исчезнет.

– Идемте сюда.

Он провел ее за выставочную панель, к двери без рамы, едва различимой на белой стене, быстро пропустил внутрь, зашел следом и закрыл за собой дверь. Они оказались в небольшом подсобном помещении. Единственная лампочка без абажура освещала полки с инструментами и краской. Каролина и Дэвид стояли лицом к лицу, в нескольких дюймах друг от друга. Каролина вдохнула его запах: сладковатый одеколон, а под ним нечто знакомое, медицинское, с адреналиновой ноткой. В духоте подсобки у Каролины закружилась голова, перед глазами замелькали серебристые мушки.

– Боже правый! – воскликнул он. – Вы живете здесь? В Питтсбурге? Почему вы не сообщали, где вас можно найти?

– Найти было не так уж трудно. Некоторым удалось, – медленно ответила она, вспоминая Ала, идущего к ней по аллее, и впервые осознав, какую настойчивость тот проявил. Ведь если Дэвид Генри не слишком усердствовал в поисках, то она, со своей стороны, прилагала максимум усилий, чтобы затеряться в мире.

Снаружи доносился звук шагов. Они приближались к двери, замирали, отдалялись. Каролина смотрела на Дэвида. Много лет она думала о нем каждый божий день, а теперь не знала, что и сказать.

– Разве вам не надо быть там? – спросила она, поглядев на дверь.

– Подождут.

И опять они молча смотрели друг на друга. Все это время образ Дэвида Генри хранился в памяти Каролины как фотография, точнее, сотни, тысячи фотографий, и на каждой он был молодым и, безусловно, неугомонно энергичным человеком. Видя сейчас волосы с проседью, округлившиеся щеки и модную прическу, она поняла, что на улице могла бы и пройти мимо.

Чуть погодя он заговорил, уже спокойнее, хотя мышца на щеке все еще подергивалась.

– Я был у вас на квартире, Каролина. Тогда, после поминальной службы. Приехал, а вас уже… Все эти годы… – Он осекся.

В дверь легко постучали, кто-то приглушенно о чем-то спросил.

– Минутку! – крикнул в ответ Дэвид.

– Я была влюблена в вас, – быстро выпалила Каролина, изумившись своему признанию. Она впервые произнесла вслух то, что всегда таила даже от самой себя. Полная какой-то бесшабашной решимости, она продолжила: – Знаете, я бесконечно мечтала о жизни с вами. И только там, возле церкви, поняла, что ничего для вас не значу. Никогда не значила.

Дэвид слушал ее, опустив голову, а сейчас поднял глаза.

– Я знал, что вы влюблены в меня, – сказал он. – Иначе я бы не просил вас мне помочь. Простите, Каролина. Вот уже много лет я… Простите меня.

Каролина – та, молодая, наблюдающая со стороны за поминальной службой, невидимая и ненужная ему, – кивнула, еле сдерживая слезы.

– Вы довольны своей жизнью, Каролина? Счастливы? Как Феба?

Этот вопрос и нежность его голоса совершенно обезоружили ее. Каролина подумала о Фебе: с каким трудом она училась зашнуровывать ботинки и писать буквы и как весело играла на заднем дворе, пока Каролина названивала по телефону, сражаясь за ее право поступить в школу. Вспомнила, как Феба бросается ей на шею со словами: «Мамочка, я тебя люблю». Вспомнила об Але, которого подолгу не бывает дома, но который в конце длинной недели появляется на пороге с цветами, пакетом свежих булочек, маленькими милыми знаками внимания; всегда привозит что-нибудь ей и Фебе. Когда Каролина работала с доктором Генри, она была так одинока и наивна, что считала себя сосудом, который надо наполнить любовью. Она ошибалась: любовь была в ней всегда.

– Вы уверены, что хотите знать? – после долгого молчания спросила она. – Вы ведь не отвечали на письма, Дэвид. Кроме того единственного случая, вы не интересовались, как мы живем. Ни разу за долгие годы.

Лишь теперь Каролина со всей отчетливостью осознала, зачем пришла сюда. Не из любви, не из верности прошлому, даже не из чувства вины. Ею руководили гнев и желание поквитаться.

– Вы не. желали знать, каково мне или Фебе. Вам было наплевать. И вдруг то, последнее письмо, на которое я не ответила. Ни с того ни с сего вам захотелось вернуть дочь.

Дэвид коротко, удивленно хохотнул.

– Вот как вы меня поняли? И поэтому перестали писать?

– А как еще я могла вас понять?

Он медленно покачал головой:

– Каролина, я же просил у вас адрес. Снова и снова – каждый раз, когда посылал деньги. А в последнем письме я всего лишь просил разрешения вернуться в вашу жизнь. Что еще я мог сделать? Представьте, я храню все ваши письма. Когда они перестали приходить, у меня было такое чувство, будто вы захлопнули дверь у меня перед носом.