Дочь предателя (СИ)

Меня не отталкивали эти изменения, нет. Просто для меня Рита стала более хрупкой, боялся лишний раз ее прижать крепко, когда нес в ванную или на улицу, на прогулку. Мы гуляли почти каждый день, пропуская только дни процедур. Тогда Рите было очень плохо, она просто лежала весь день без сил. Один раз я ушел для разговора с врачом и вернувшись, застал Риту плачущей навзрыд в обнимку с унитазом. Такая боль накатила, что впору упасть рядом с ней на колени, рыдать, прижимая к себе. Но каким-то чудом сдержался, оторвал ее от белого коня и сгреб в объятия. Ее тело еще вздрагивало от спазмов тошноты, но в желудке ничего не было, от этого ей становилось только хуже.

— Я не выдержу, Артем, — рыдала Рита, — Это так больно. Словно все внутри закрутилось в узлы, и я не могу остановиться. Меня выворачивает наизнанку. Наверное, все это зря, зачем мне бороться?

— Ты уже остановилась, а это лишь спазмы. Просто дыши, — отвечал я, гладя ее по спине и вдыхая ставший родным запах, — Ради Дашки, давай!

Когда я перестал обращать внимания на пучки волос на ее плечах? Когда перестал, замечать большущие глаза на впалых щеках? Я не знаю. Для меня Рита стала совсем другой, просто худой, еле живой, без сил, но такой близкой, моей. Я почувствовал, когда она стала моей, когда вернулся из Москвы, переваривая до сих пор допрос с Агафоновым. И опять я ей солгал, сказал, что все хорошо, все просто отлично. Хотя почему соврал, с бизнесом все было лучше некуда, а вот откровения Агафонова просто убили меня и мою мать. Если бы я все рассказал Рите, даже не знаю, что было бы с ней.

Но все это было неважно, главным было только здесь и сейчас. И да, я скрыл от нее правду, утаил откровения Агафонова. Это просто больной человек, который, на удивление понимал, что творил, но делал все осознанно, продумано. Этому нет объяснений, нет прощения, как и мне.

Рита сдалась где-то на третьей неделе. Такое ощущение, что она словно смирилась, стала, как тряпичная кукла. Я заставлял ее встать, умыться, одеться. Даже затащил пару раз в ванную, мыл ее, осторожно водил мочалкой по коже, словно боялся сделать больно выступающим ключицам и позвонкам на спине.

— Тебе я противна, Артем? — спрашивает Рита, скрючившись улиткой в ванной.

Противна? Да я еле сдерживаюсь, чтобы не отнести тебя в кровать и не зацеловать эту полупрозрачную кожу с выступающими косточками. Я долбанный извращенец, который находит кайф в женщине, которая сидит, всхлипывая, пока поливаю ее из душа, предварительно проверив температуру воды. Меня сам ее вид, живой, смотрящей на меня огромными глазами заводит так, что я начинаю думать, что я маньяк, зацикленный на ней.

— Все сказала? — специально прерываю грубо ее монолог и заставляю встать в ванной.

Кутаю в большое полотенце и несу на больничную кровать, прижимая к себе слишком крепко, а эта дуреха снова плачет. Молча, тихо, глотая свои горькие слезы.

— Что опять, Рита? — спрашиваю сердито.

Знаю, что вздернет упрямо в ответ подбородок, взъерошится, как мокрый воробушек, насупится, отвлечется от жалости к себе.

— Ты бесчувственный, — говорит Ритка, повисая на моих руках.

— Да, — соглашаюсь, мне легче не спорить, слушать ее бред молча.

Пусть думает, что я бесчувственный монстр, машина без эмоций, чем размякший от переживаний мужик. На мне, тогда в душе, наросла такая броня после смерти отца, что я сам себя нахожу с трудом, что говорить о всех остальных.

— Я умру, да, Артем? — снова скулит она, а я бешусь.

Мне хочется крушить стены, разбрызгивая кровь от лопнувшей кожи на костяшках, но Рита рядом и ей намного хуже. Она удивительно сильная, пусть постоянно плачет, но я рядом.

— Не умрешь, — отвечаю ей, может слишком резко, но это работает, — Я не позволю. Помнишь, ты меня ненавидишь?

— Помню, ненавижу, — отзывается она и затихает, смотрит прямо в душу.

— Ну, если все так плохо, я уеду на несколько дней? — осторожно спрашиваю жену.

— Нет! — тут же произносит она, — Впрочем, ты не обязан быть со мной, — забирается на больничную кровать, обнимая свои ноги. Ее равнодушный вид показной, держится из последних сил. Зато отвлеклась от своих мыслей, ни к чему сейчас думать о смерти.

— Я ненадолго, дела в Москве, — нарочито небрежно отвечаю ей, но кого обманываю, только себя. Совсем не хочу уезжать, оставлять в таком состоянии одну.

— Я этого ждала, — говорит обреченно, тихо, словно про себя.

— Да твою мать, Рита! — взрываюсь, видя ее это смирение со всем, что происходит.

Она сдалась, смирилась со своей болезнью, устала, обессилила. Я могу ее понять, болеть плохо, тем более, когда вот так, каждый день и ночь, без перерыва. Тут любой не выдержит, тем более Рита, которая столько перенесла по моей вине. Но как не вовремя этот ее кризис, мне нужно ехать, а Ритку совсем развезло.

— Я все думала, когда ты уедешь, — продолжает бормотать жена, — Ты не обязан быть здесь, со мной, я понимаю. Тем более сейчас, я такая страшная, что сама на себя боюсь лишний раз посмотреть. Уезжай, Артем и оставайся там, с Дашей. Не мешай мне.