Дочь Сталина

Он был прав. Приехала каста. Приехала столичная верхушка в город, наполовину выселенный, чтобы разместить все эти семьи, привыкшие к комфортабельной жизни. Но поздно было говорить о касте. Она уже успела возникнуть и теперь, конечно, жила по своим кастовым законам» («Двадцать писем к другу»).

Светлана не раз вспоминала, как «гневался» отец, когда речь заходила о привилегиях «кремлевской знати» и их семей, как ругал Власика за непомерные траты на обустройство их быта. Но гнев утихал — и все продолжалось по-старому. Светлана объясняет это тем, что отец был слишком загружен делами и не мог вникать в такие мелочи.

Между прочим, в Куйбышеве были затрачены огромные средства для подготовки «помещений» для самого Сталина и правительства. Там построили огромное бомбоубежище, отремонтировали несколько дач на берегу Волги и бывшее здание обкома. Все с тревогой ожидали завершения битвы под Москвой. Но Москва выстояла, и бомбоубежище и дома так и пустовали всю зиму.

В июне 1942 года Светлана с няней и всей свитой вернулась в Москву. Здесь ее поджидало первое огорчение: когда немцы уже были на подступах к городу, ее любимое Зубалово взорвали. Прожили все лето во флигеле, а рядом все лето кипела стройка — спешно возводили новый дом, который сразу невзлюбила Светлана. Разве можно было сравнить это «несуразное» строение с прежней, уютной барской дачей.

Чего еще ждать от войны, кроме горя и утрат. Конечно, это не самая страшная потеря. Но Светлана переживала исчезновение старого Зубалова. Вместе с домом навсегда ушел в прошлое его дух — счастливого детства, воспоминаний о близких, семейного тепла. Осталась просто казенная дача.

Еще одна небольшая вешка осталась в памяти Светланы от осени сорок второго. В Москву приезжал Уинстон Черчилль. Как-то вечером Саша Никашидзе велела Светлане непременно быть дома к обеду. Отец почему-то захотел показать ее Черчиллю. Светлана, по природе очень робкая, всю дорогу размышляла: «прилично ли будет сказать несколько слов по-английски или уж лучше помалкивать?»

Она немного волновалась, но все прошло благополучно. Только очень быстро, и Светлана так и не осмелилась что-нибудь сказать. А ведь она все-все понимала! Но проклятая застенчивость помешала ей немного блеснуть своим английским.

«Отец был очень радушен. Он был в том самом гостеприимном расположении духа, которое очаровывало всех. Он сказал: «Это моя дочь». И добавил, потрепав меня рукой по голове: «Рыжая». Уинстон Черчилль заулыбался и заметил, что он тоже в молодости был рыжим, а теперь вот — он ткнул сигарой себе в голову. Потом он сказал, что его дочь служит в королевских военно-воздушных силах… Со мной было покончено, разговор пошел по другому руслу — о пушках, самолетах… Мне не дали слушать долго — отец поцеловал меня и сказал, что я могу идти заниматься своими делами.

Почему ему захотелось показать меня Черчиллю, мне тогда не было понятно, а впрочем, теперь мне это понятно — ему хотелось хоть немного выглядеть обыкновенным человеком. Черчилль был ему симпатичен, это было заметно» («Двадцать писем к другу»).

Конечно, жизнь Светланы в эти годы не была безоблачной. Старший брат в плену, и о нем не было никаких известий. Из американских журналов Светлана узнала, что ее мать не умерла своей смертью, а покончила с собой. И все же ее несчастья и в сравнение не шли с теми бедами, которые переживали миллионы людей. Светлана училась в десятом классе, увлекалась уроками литературы. Все было почти как до войны, только в школе плохо топили. «Но уроки Яснопольской, лучшей в Москве преподавательницы литературы, согревали и сердце и ум, — не без патетики пишет Светлана в своих воспоминаниях. — Я жила тогда в мире искусства, музыки, литературы, живописи, которой только начала интересоваться. Мы все тогда упивались стихами и героикой».

Но не только литературой и музыкой увлекалась в это время Светлана Сталина. Ее бабушка и мать в шестнадцать лет уже вышли замуж. И в Светлане рано пробудилась «жизнь сердца». Она обещала стать очень влюбчивой и страстной. Появились первые увлечения. Кремлевские дамы судачили, что она явно неравнодушна к Серго Берии и даже не умеет этого скрывать, бедняжка. Но Серго уехал с матерью в Свердловск, в эвакуацию. А «сердце забывает то, что не видит глаз». Да и не мог этот мальчик стать героем романа такой взыскательной девушки.

Первая любовь оставляет трогательные и светлые воспоминания. А для Светланы она стала первой трагедией, незаживающим шрамом на душе. Может быть, эта несчастная любовь искалечила ей жизнь. Слишком походили два ее последующих брака, страстные и поспешные, на неумелые попытки сбежать от прошлого, наверстать несбывшееся.