Дочь царского крестника

Отец для души в молодости пчёлами занимался, Мария Николаевна для пенсионерской души дачу завела. И к столу хороший приварок – огурцы, помидоры, морковь со свеклой, а для сердца – розы, астры, георгины, петунии… Как ни была загружена у грядок, в любой приезд обязательно выкраивала минутку для любимцев. Как же не посидеть рядом с красавицами, не поговорить? Пусть ничего не прозвучит в ответ, да всё одно слушают. Казалось – с пониманием. Поведает Мария Николаевна о житье-бытье, где и всплакнёт, пожалуется на зятя. Не сказать, плохой, но кроме своего мнения другого не признаёт. Цветы всегда реагировали на появление хозяйки. Она могла хоть с кем спорить – стоило калитку открыть, ступить на участок, сказать «здравствуйте, родненькие» – веселели. Бывало, поругивала любимцев, особенно ирисы. С ними ухо востро держи, чуть зазеваешься, лезут на чужую территорию. Бывало, пригрозит пересадить захватчиков в самый дальний угол, «с глаз долой». Белые розы именовала невестами, красные – модницами. К петунии относилась, как к сельской скромнице, которая не понимает своего очарования. Любила георгины. Именовала их королевам – сочно-бордовые одни, пронзительно-красные другие, а ещё – розовые шарами… Посмотрит, бывало, Мария Николаевна, и в тысячный раз удивится – такое чудо из ничего вырастает…

***

Россию отец называл Русью. Китайское, японское в его понимании – азиатчина. Русское – вот это да! Значит, с душой сделано. В 1931 году японская азиатчина напала на Китай, оккупировала Маньчжурию. И советские (так именовали тех, кто жил в Советском Союзе) на ушко предложили отцу поучаствовать в детективной операции в пользу Руси и во вред японским захватчикам. Согласился не раздумывая. Японцы пришли хозяевами в Маньчжурию. Свысока на местных смотрели, хоть китаец перед ними, хоть русский. Синдром пигмея, который в один момент вырос на целую голову. Как же такой кусок территории у Китая оттяпали. Ютились на своих крохотных островах, каждый переплюнуть из одного конца в другой можно, чуть не на головах друг у друга сидели, вдруг завладели огромной в их понимании территорией. Ошалели от радости. И не успели в одночасье на всё и вся в Маньчжурии лапу наложить, по всем углам посты расставить, шлагбаумами дороги перекрыть. Чем Советский Союз не преминул воспользовался. Пока то да сё, забирали, что плохо лежало на КВЖД, считая и вполне законно, что это больше СССР принадлежит, чем Японии. Как-никак Россия освоила дикий край, проложив по нему сотни и сотни километров железнодорожный путей, только длина главной магистрали КВЖД более двух с половиной тысячи километров. Детективная операция состояла в том, что Николай перегонял из Маньчжурии в Иркутск и Читу паровозы, вагоны. По принципу: шиш вам, господа самурайские. Однажды новенькую чешскую динамометрическую лабораторию увёл из-под японского носа.

Это была последняя ходка за добром для Советского Союза. Как пригнал вагон-лабораторию в Иркутск, отчаянному русскому машинисту сообщили: Николай, тебя япошки вычислили, возвращаться в Маньчжурию опасно. Пришлось остаться на территории, откуда родители в своё время бежали. Наивно, надеялся переждать в Советском Союзе какое-то время, а потом вернуться к семье. Паровозы, в конце концов, везде одинаковые. Без куска хлеба не боялся остаться. К тому же, любопытно было пожить на исторической родине. Никаких китайцев, японцев. Но о ресторанах с дюжиной костюмов пришлось забыть. Из парадного – только и всего – новая фуфаечка, из жилья – теплушка…

За полтора года до японской оккупации Николай женился. Его молодую жену советские товарищи хитростью привезли в Иркутск. Опытного машиниста Николая отпускать в Китай не хотели. Решили повязать. Понимали, пока жена в Поднебесной, муж будет смотреть в ту сторону. Сказали жене-дурёхе: собирайся, Николай зовёт, ждёт тебя не дождётся. И вывезли тайком. А жена с малым ребёнком и животом, в котором ещё один малец. В Маньчжурии у них был дом просторный в Пограничной, в Иркутске – теплушка, одному не развернуться…

Времена тем временем на исторической родине становились год от года суровее. Случалось, в кругу товарищей по железной дороге давал Николай волю сладким воспоминаниям о жизни в Маньчжурии, поездках с друзьями в Харбин.