Дочь ведьмы

Голос отца звучит как-то отстраненно, мечтательно – совсем как в те моменты, когда она, собираясь ложиться спать, пытается растолкать его на диване…

Вытряхнув уголь, он проходит мимо Лорен, глядя прямо перед собой, и опускается на корточки у камина. Он переводит остекленевшие глаза с пустого лица женщины на скомканные газетные листы, которые вот-вот загорятся. Над ним, на каминной полке, стоит гималайская соляная лампа и аметист, разрезанный пополам, внутренности которого ловят свет, превращая части камня в пурпурные плоды. Над раздвижными дверями, ведущими в сад, свисают кристаллы. Все эти вещи принадлежали матери Лорен. Она ушла, когда Лорен была еще совсем ребенком. Отец Лорен не любит говорить про это, не любит, когда она задает слишком много вопросов. В их доме до сих пор полно соляных ламп и свечей. Найл говорит, что это его вещи, но Лорен знает, что они принадлежат ее матери. Найл изредка сам заговаривает с ней о матери – после того как выпьет четыре кружки пива. Или больше. Он говорит: о твоей матери. Два слова, которые так ласкают слух. Однако он никогда не рассказывает слишком много – лишь о том, что ее мать была целительницей и была не похожа на других людей.

Они познакомились, когда ей было восемнадцать. Поработав в Эдинбурге, она переехала в Страт-Хорн. Лорен иногда спрашивает, где сейчас ее мама, и Найл всегда отвечает, что она, должно быть, нашла нечто получше, поинтереснее. И Лорен боится приставать к отцу с расспросами и пытаться узнать больше. Она боится, что была плохой дочерью, неинтересной для своей мамы, раз та решила поискать себе что-нибудь получше. Может быть, отец не любит говорить об этом, потому что знает: правда Лорен не понравится. В доме есть всего одна фотография, сделанная бабушкой Лорен. На той фотографии ее мама еще совсем молодая, даже юная. И можно подумать, что это снимок одной из одноклассниц Лорен. Иногда, когда Лорен заходит в магазин в Страт-Хорне, городке, который лишь немногим больше обычной деревни, она замечает, что местные женщины всегда косятся на нее и о чем-то шепчутся. Дети в школе тоже сначала подолгу перемигивались, поглядывая в ее сторону, прежде чем поболтать между собой. Лорен надеется, что однажды ей удастся подслушать их приглушенный разговор, чтобы наконец понять, в чем дело.

Со своего места на диване незнакомая женщина смотрит на сидящую на полу Лорен. Она не выглядит ни счастливой, ни печальной – скорее опустошенной. Лорен силится понять, о чем она думает, если вообще думает…

– Хотите?.. – спрашивает Лорен. – Вам хотелось бы… – Она внезапно закусывает губу и отводит взгляд. Она думает, что, может быть, эту женщину нужно обнять, как она обнимает Анн-Мари, когда той грустно, но что-то останавливает ее.

Пауза длится долго, Найл сминает в комок журнальные страницы, чтобы подбросить в огонь. Лорен делает глубокий вдох и оглядывается.

– Хотите чего-нибудь выпить?

Женщина сидит неподвижно, глядя на картину. В своем халате она похожа на груду грязного белья, которое свалили в кучу перед стиркой. Тощее тело, ноги напоминают куриные лапки, а кожа – яичную скорлупу. Нос с горбинкой, на переносице ссадина.

Отец Лорен уверенными движениями ломает щепки и подбрасывает в камин. Щепки чем-то напоминают Лорен ломкую пенопластовую упаковку в которую заворачивают интернет-посылки, Найл забирает их на почте. Иногда она хочет использовать пенопласт для растопки, но папа предупреждает, что пластик жечь не стоит. Это неприятно и даже опасно. В комнате и так тяжело дышится, как будто воздух пропитан невидимым дымом.

Лорен вспоминает, как однажды спасла от кошки птицу. Птица была так больна, что казалась совершенно ручной и сидела у нее на плече, и девочка надеялась, что она станет ее питомцем. Она накормила ее и соорудила гнездо в ящике комода. Но на следующий день птица умерла. Отец тогда сказал, что кошачьи зубы – это как яд и у птицы не было ни единого шанса.

Он сминает еще одну газету и складывает растопку в горку, добавляя брикеты торфа, напоминающие толстые ломти шоколадного пирога. Он чиркает спичкой, и бело-зеленый мох на растопке начинает потрескивать и скручиваться. Найл задергивает тяжелую синюю штору на дверном проеме. Он снова смотрит на огонь, потом идет в другой конец комнаты и достает из буфета полупустую бутылку виски. Потом пьет, сгорбившись на диване. Входит Джеймсон и ложится у камина. Лорен опускается на колени и поглаживает спаниелю животик. Скорее он ласкает ее, чем она – его…

Могу я вас кое о чем спросить? Вы вампирша? Вы келпи?

Вслух этих слов она не произносит. Посмотрев на отца, она говорит женщине:

– Все хорошо. Мы о вас позаботимся.

Бледная молодая женщина все еще смотрит куда-то в стену, а Лорен пытается понять, не глухая ли она и понимает ли вообще по-английски. Словно прочитав ее мысли, женщина смотрит ей в глаза и улыбается.

Лорен отворачивается.

– Папа, я хочу есть. – Сказав это, она вновь оглядывается.