Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

– В её теле засел обломок белогорской иглы, который убивал её, продвигаясь к сердцу, – проронила она со вздохом. – Северга говорила о тебе с нежностью и очень хотела увидеться с тобой напоследок, Рамут. Она передала Вуку от меня платок с проклятием чёрной кувшинки…

– За что ты его так наказала? – Навья посуровела, при звуке имени Вука её красивые брови сдвинулись.

– Когда-то он был моим мужем и носил другое имя – Добродан. Став Вуком, он руками нашего сына пытался убить и мою нынешнюю супругу, княгиню Лесияру, и меня саму. – Ждана со светлой, лебединой печалью всматривалась в навек застывший лик той, чьей привычной стихией когда-то была смерть и война. – И без зазрения совести оставил мальчика на съедение паучкам.

– Как твой сын сейчас? Он жив? – Лицо Рамут осветилось сострадательной мягкостью.

– Да, мне удалось его очистить и спасти, – кивнула Ждана. – Но цена у возмездия оказалась слишком велика. Могу я… – Горечь сушила горло, и голос трескался, как пустынная земля под палящим солнцем. – Ты позволишь мне подойти к твоей матери?

– Тебе не нужно спрашивать на это разрешения, – мягко молвила Рамут. – Скажи ей всё, что хочешь – всё, что накопилось в твоей душе. Я не стану тебе мешать.

– Благодарю. – Улыбка грустно приподняла уголки губ Жданы. – У тебя светлое сердце.

«Не плакать, не тревожить её покой…» – тетивой пел внутренний приказ. Общие законы Тихой Рощи действовали и в этом её удалённом уголке, и Ждана лишь приложила ладони к тёплой смолистой коре, уткнувшись в неё лбом и закрыв глаза.

– Как же так?… Ты же обещала выжить. – Шёпот сворачивался сухими листьями, с шорохом падая на землю. – Чем я заслужила такой дар от тебя? Такой великий, выстраданный, как твоя дочь… Как я буду носить его в своём сердце? Он слишком огромен, слишком ослепителен. Не существует слов благодарности, достойных его величия. Пусть твой светлый покой, Северга, вознаградит тебя за всё, а я буду помнить тебя до скончания своих дней.

Ответом ей были душистые поклоны цветов и медовая ласка солнечных лучей, журчание родника и венок, надетый ей на голову одной из внучек Северги. Они сидели все вчетвером на полянке, и девочки устроились по бокам, щекотно прижимаясь к локтям Жданы, будто утешали без слов.

– Сколько же тут цветов! – вздохнула она, медленно, трудно созревая для улыбки.

– Пришла бы ты пораньше весной – ещё бы и подснежники увидела, – сказала Рамут. – Всё белым было от них. Как ковёр.

«Я мечтала подарить тебе охапку подснежников, но, увы, мне не дожить до их цветения…» – плыло над полянкой эхо голоса Северги.

– Можно посмотреть на её сердце? – попросила Ждана, не уверенная, сможет ли вынести это зрелище, не разрыдавшись.

Рамут вытряхнула себе в ладонь из мешочка на шее очень крупный прозрачный самородок, не огранённый, но удивительно чистый, как капля росы. Казалось, он не принимал лучи солнца, а сам испускал сияние, окружённое россыпью радужных блёсток.

– Вук принёс мне её голову и сердце, – сказала навья. – Оно было твёрдым, как камень, и чёрным, как уголь. Но потом тёмная скорлупа сошла и… внутри оказалось вот это.

– Значит, обломок иглы дошёл до него. – Ждана накрыла ладонью сердце-самоцвет, ощутив сильное, покалывающее тепло. – Ой… Горячее.

– А то! – усмехнулась Рамут. – С ним и в зимнюю стужу не холодно.

Обняв навью, Ждана зарылась пальцами в текучий шёлк её волос. Руки Рамут бережно, утешительно и ободряюще поглаживали её по лопаткам.

– Ты – чудесная, – от всего сердца сказала Ждана. – И не заслужила в мужья такого злодея, как Вук. Пусть судьба пошлёт тебе настоящую любовь.

***

«Если болит сердце, если не знаешь, что делать – работай», – эти слова Огнеслава прочитала, перебирая и изучая бумаги сестры. Рука Светолики вывела эту строчку на полях чертежа укреплений для защиты горных посёлков от схода снега со склонов; томилась ли её душа в эти мгновения каким-то безответным чувством или же, напротив, летала на светлых, вдохновляющих крыльях любви – этого уже никому не суждено было узнать. Огнеслава склонялась к первому из этих предположений, потому как её собственное сердце сейчас пребывало в весеннем смятении. Голос Берёзки осыпал его метелью яблоневых лепестков, а её глаза повергали его в мучительное лесное колдовство, заставляя замирать от невысказанной, грустной нежности.

– Спасибо за подсказку, сестрица, – вздохнула княжна, вчитываясь в выведенные пером Светолики буквы и чувствуя за ними родное, живое тепло писавшей их руки.