Дофамин: самый нужный гормон

Сходство между искусством и наукой стало особенно важным, когда на рубеже тысячелетий случился кризис программирования. Компьютерные разработчики привыкли использовать аббревиатуры для обозначения годов, используя только последние две цифры (например, 99 для 1999), чтобы экономить на дорогой в то время памяти компьютеров (ну и на паре нажатий на клавиши). Разработчики не задумались о следующем тысячелетии, когда 99 может означать и 2099. Тысячи программ находились под опасностью разрушения — не только интернет-браузеры и текстовые редакторы, но также и программное обеспечение, которое управляло самолетами, плотинами и атомными электростанциями. Так называемая, «проблема 2000 года», затронула так много систем, что нехватало программистов, чтобы их все восстановить. Говорили, что некоторые компании нанимали бывших музыкантов, потому что они были способны с легкостью изучить программирование.

Почему гении придурки

Музыка и математика идут рука об руку, потому что повышенные уровни дофамина часто возникают как пакетная сделка (a package deal): если ты дофаминергичен в одной сфере, ты скорее всего будешь также высоко дофаминергичен и в других. Ученые-музыканты, но музыканты также и математики. Но тут есть и другая сторона. Иногда слишком большое количество дофамина — это слабость.

Высокие уровни дофамина подавляют функционирование H&N, поэтому гениальные люди очень часто имеют сложные отношения с людьми. Нам нужна H&N-эмпатия, чтобы понимать, что происходит в голове другого человека и иметь существенные навыки для социального взаимодействия. Ученый, которого ты встречаешь на коктейльной вечеринке, не перестанет рассказывать о своем исследовании, потому что он не поймет, что тебе это скучно. В том же духе Альберт Эйнштейн однажды сказал: «Мое страстное чувство социальной справедливости и социальной ответственности всегда странно контрастировало с моей явной нехваткой прямого общения с другими людьми». И «Я люблю человечество но ненавижу людей». Абстрактная концепция социальной справедливости и человечности прошла легко, но конкретный опыт взаимодействия с другим человеком был слишком сложным.

Личная жизнь Эйнштейна отражала его сложности в человеческих отношениях. Он было намного сильнее увлечен наукой, чем людьми. За два года до того, как он и его жена разошлись, у него завязался роман со своей двоюродной сестрой, и, в конце концов, он женился на ней. Однако, он был неверен ей, изменяя жене с его секретаршей и, возможно, еще с полдюжиной своих подруг. Его дофаминергический разум был одновременно и благословением, и проклятием — повышенные уровни дофамина, которые позволяли ему открывать теорию относительности, были, наиболее вероятно, тем же самым дофамином которые, водил его от одних отношений к другим, никогда не позволяя сделать переход к H&N — длительной товарищеской любви.

Понимание того, как работает мозг гения, обеспечивает лучшее понимание дофаминергической личности, что может проявлять себя различными способами. Мы уже наблюдали личность, импульсивно ищущую удовольствия, у которой были сложности с поддержанием длительных отношений, и ее уязвимость к зависимости. Мы также видели обособленного планировщика, который скорее останется допоздна в офисе, чем проведет свободное время с друзьями. Теперь мы видим третью возможность: креативный гений — художник ли это, поэт или физик — у которого столько проблем в области человеческих отношений, что он может показаться немного аутистом[4]

. Кроме того, дофаминергический гений настолько сконцентрирован на своем внутреннем мире идей, что он надевает разные носки, забывает расчесать волосы и в целом, пренебрегает всем, что связано с реальным миром настоящего. Платон писал о том, как однажды древнегреческий философ Сократ целый день и целую ночь стоял на одном месте, размышляя о какой-то проблеме, совершенно не думая о том, что происходило вокруг него.

Эти три типа личности внешне кажутся очень разными, но у них у всех есть что-то общее. Они слишком сильно сфокусированы на том, чтобы максимизировать будущие ресурсы, недооценивая то, что происходит здесь и сейчас. Искатель удовольствия всегда будет хотеть большего. Неважно, сколько он получает, этого ему всегда будет недостаточно. Неважно, насколько сильно он ждет обещанного удовольствия, он не найдет в этом наслаждения.

Как только он получает желаемое, его внимание переносится на то, что будет следующим. У отстраненного планировщика будущее и настоящее также находятся в дисбалансе. Так же, как у ищущего удовольствие, у него есть постоянная потребность большего, но он концентрируется на виде в будущее, гонясь за более абстрактными формами удовлетворения, такими как, честь, богатство и власть. Гении живут в мире неизвестного, еще не открытого, помешанные на том, чтобы сделать будущее лучшим с помощью своей деятельности. Гении меняют мир — но их одержимость часто представляет собой безразличие к другим.

Благожелательные мизантропы