Доказательства (Повести)

Молча и хмуро смотрел народ, как императорский двор покидает столицу, которой угрожает враг. Тесно, плечо к плечу, стояли рабочие солеварен, скрестив изъеденные язвами руки. Распространяя вокруг себя кислый запах, всем цехом стояли кожевники. Стояли сукновалы в черных шапочках пирожком, стояли золотых дел мастера, виноделы и каллиграфы, золотари и каменщики… Стояли и смотрели. А золотой, серебряный поток все утекал и утекал — наследники престола, их гаремы, министры, секретари, начальники управлений — словом, все, кто имел хоть какой-нибудь вес, чтобы добыть драгоценную серебряную пластину, дающую право на выезд.

У тех, кто молча стоял по обеим сторонам Южной дороги, ведущей к Чэнду, таких пластин не было. Суровые воины с копьями в руках, стоявшие у ворот, мгновенно пресекали все попытки вырваться из города — несколько неудачников уже лежали в придорожных кустах с перебитыми позвоночниками.

— Враг у ворот! — кричал охрипший глашатай на площади Дракона. — Слушайте императорский указ! Все граждане столицы, способные носить оружие, должны исполнить свой долг и, не щадя жизни и имущества, преградить дорогу презренному изменнику и его войскам!

После каждой фразы глашатай ударял в барабан. Ярко пылали факелы, освещая искаженные бегающими тенями хмурые лица горожан. Плакали дети. Женщины бессмысленно метались, волоча за собой тележки со скарбом. Вооруженные солдаты тащили упирающихся ремесленников к складам оружия. А дозорные на Северной стене принимали все новые и новые сообщения с передовой заставы Хаць- гуань, где генерал Гэ Шу-хань со своей армией готовился к бою с надвигающимися ордами мятежников. Огненные сигналы передавали: «Силы врага огромны. В конных отрядах около тридцати тысяч человек. Сто тысяч пехоты… тысяча пятьсот боевых колесниц… десятки тысяч запасных коней…»

Генерал Гэ Шу-хань, оставленный один на один с армией восставших, запросил указаний от военного министра. Дозорные сигнальщики, передавая ответ, зло усмехались и плевали вниз с высоких белых стен: военный министр генерал Ли Гуань-би еще несколько часов назад покинул Чанъань во главе императорского гвардейского конвоя.

А противник был уже рядом.

В своем шатре, более похожем на дворец, мятежный цзе — души Ань Лу-шань, губернатор провинций Пинлу, Фаньань и Хэдун, слушал донесения лазутчиков. Огромный, грузный, с черными навыкате глазами, расхаживал он по шатру. Слушал, запоминал. Время от времени подходил к сидевшему за маленьким походным столиком секретарю и проверял правильность записи. По одному входили и выходили лазутчики; одни были одеты в богатые одежды купцов, другие носили простое пеньковое платье, ни один из них не знал другого, некоторые докладывали о том, что уже было известно от предыдущих. Каждый, выходя, кланялся до земли и уносил с собой горсть золотых монет и новое задание.

Пока секретарь — худой и молчаливый — сортировал и обобщал показания лазутчиков, цзедуши, уже проделавший всю эту работу в уме, отдернул полог шатра и вышел в темноту. Ветер, теплый и приветливый, лениво колыхал над шатром знамя Среднего дворца — личное знамя главнокомандующего с изображенной на нем синей звездой. Внимательно, пристально всматривался мятежный цзедуши в картину, открывшуюся перед ним, и картина эта была словно ожившей иллюстрацией к докладам лазутчиков. Итак, он бежал, великий император, его недавний повелитель, его благодетель. И все другие тоже бежали вслед за ним, все эти лисы и шакалы, так любившие изображать из себя барсов. Ему не хватало одного-двух переходов, чтобы захлопнуть ловушку… Одного-двух. Где были потеряны эти несколько дней? Под Лояном? Или в битве под Тунгуанью? Впрочем, теперь это уже все равно.

Теперь он уже почти у цели. Вот она, столица Чанъань, вот она лежит внизу перед ним. Еще усилие, одно, последнее… Долгие годы ждал он этого мгновения, долгие годы копил свою ненависть, скрывал ее, хитрил, изворачивался, заигрывал со смертью и не щадил себя в битвах. И час пробил. Этот жалкий старик, этот великий император, этот маленький человечек с пустым взглядом — бежал. И самый заклятый враг Ань Лу-шаня, Гао Ли-ши, жирный и женоподобный евнух, тоже бежал, и эта высохшая мумия, первый министр, Ли Линь-фу. Но недолго придется им быть в бегах. Лазутчики доносят, что император со своей сворой бежал в Чэнду. Вот и отлично. После Чанъани Ань Лу-шань двинется на Чэнду. А если надо будет — и дальше. И если надо будет, он проведет свои полки хоть до границы и еще дальше, в государство Линьи, или в Чжэньла, или даже в Бояго. Он настигнет своих врагов, победит их и накажет. Он щедро вознаградит всех своих друзей и даст начало новой династии, равной которой не было вовеки. И основателем этой династии будет он, безродный Ань Лу-шань, обязанный всем лишь самому себе.

«И своей любви к Ян Гуй-фэй».