Доказательства вины

Всякий, обладающий хоть малой толикой магических способностей, умеет видеть.Это можно отнести к экстрасенсорике, хотя на деле ничего особенно сложного в этом нет. Чародейский взглядпоказывает вам истинную суть вещей. Еще он показывает присутствие магических энергий, которых вокруг нас почти всегда в достатке. Особенно полезен он бывает, когда тебе нужно обнаружить активные магические построения — то бишь заклятия, если кто не знает — или прорваться сквозь завесы и прочие колдовские штучки, предназначенные для сокрытия истинного положения дел.

Я отворил зрение,и оно показало мне то, чего не увидел в помещении мой физический взгляд. Такое, от чего даже мне — сколько бы я ни насмотрелся за свою жизнь всяких страстей — пришлось стиснуть кулаки и сделать над собой усилие, чтобы меня не стошнило.

Место нападения, кровь, жестокость и боль, причиненная жертве, отнюдь не являлись неудачным стечением обстоятельств в неудачном месте.

Скорее все это смахивало на изящное, хоть и извращенное произведение искусства.

Я увиделв потеках крови, в разлетевшихся брызгах зловещие изображения: перепуганное лицо старика, превращенное ударами чудовищных кулачищ в бесформенное кровавое месиво, — столько лиц, сколько ударов. При взгляде на измазанную кровью раковину я услышал

неразборчивые, полные боли звуки — все, что он смог издать, чтобы позвать на помощь. А потом старика снова швырнули на пол, чтобы продолжить избиение.

И на короткую долю секунды я увиделна стене тень… точнее, силуэт твари, жадно поглощавшей энергию стариковской боли.

Усилием воли я закрыл зрениеи пошатнулся. Наше зрениедается нам недаром. Оно может показывать чертову уйму вещей, но все, что мы увидели с его помощью, остается с нами на всю жизнь. Оно записывает это нам в память несмываемыми чернилами, и картины не бледнеют со временем, как бы нам ни хотелось их стереть. Маленькая дьявольская диорама, написанная алым по белоснежному кафелю, обещала являться в страшных снах до конца моих дней.

Что ж, зато, похоже, я нашел-таки ту черную магию, о которой предупреждал меня Привратник. Мог и не возиться с опасным заклинанием и Маленьким Чикаго.

Я отступил на пару шагов, пытаясь выбросить из головы жуткую красно-белую палитру. В глазах плавали круги — так бывает всегда после того, как я пользуюсь зрением.Роулинз придерживал меня за локоть.

— С вами все в порядке, дружище? — совсем тихо спросил он.

— Угу, — пробормотал я. — Да, спасибо.

Он перевел взгляд на закрытую дверь и обратно.

— Что вы там такого увидели?

— Не знаю точно, — ответил я. Голос мой слегка дрожал. — Что-то поганое.

— Это ведь не просто хулиган, нет? — произнес он чуть слышно.

Желудок снова болезненно сжался. Перед глазами у меня все еще стояла злобная ухмылка, отраженная в широко раскрытых глазах старика.

— Возможно, нет, — пробормотал я. — Хотя это, пожалуй, мог быть и человек. Только совсем сбрендивший. Или… возможно, и нет. Не знаю пока. — Слова так и рвались у меня с языка, и я решительно захлопнул рот, пока не соберусь с мыслями.

Я огляделся по сторонам и только теперь понял, что бегавшие по моей спине мурашки реагируют вовсе не на воспоминание о темной энергии, к которой я прикоснулся за дверью.

Что-то сгущалось в воздухе, и совсем близко.

— Роулинз, — спросил я, — сколько здесь еще полицейских?

— Кроме меня, сейчас никого, — тихо отозвался он. Он вгляделся в мое лицо и тут же завертел головой, озираясь, а рука его дернулась вниз, к кобуре. — А что, неприятности?

— Неприятности, — кивнул я, перекладывая посох в правую руку.

Разом погас свет, и гостиница погрузилась в кромешную тьму.

И тут послышался визг.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Роулинзу потребовалось не больше двух-трех секунд, чтобы достать фонарик и включить его. С полсекунды свет горел ярко и ясно, а потом померк, словно стекло покрылось слоем жирной сажи. Очень скоро луч пробивал темноту на длину вытянутой руки, не больше.

— Какого черта? — буркнул он и встряхнул фонарик. Правой рукой он расстегнул кобуру; пистолет, правда, пока не вынимал. Правильный мужик. Он не хуже меня понимал, что перепуганных посетителей в гостинице гораздо больше, чем потенциальных врагов.

— Попробуем-ка мой, — сказал я и снял с шеи серебряную пентаграмму на цепочке.

Пара едва слышных слов шепотом, усилие воли — и амулет засиял серебристо-голубым светом, отогнавшим давившую на нас темноту футов на пятнадцать. Дальше клубился мрак — не столько темный туман, сколько просто отсутствие света.

Сжав посох в правой руке, я накачал в него энергии — так, что руны и знаки засветились неярким янтарным сиянием.

Секунду Роулинз молча смотрел на меня, потом очнулся.

— Что, черт подери, происходит?