Докер

— Были! — отвечает Иван Степанович. — Сазоновы! Лопатины! Известные кровососы-захребетники! Но только — эти двое. Других не было. Деревня у нас небольшая. А ведь заодно с ними выслали много и других крестьянских семей, вроде вот сегодняшних переселенцев, в пески-пустыни, самых что ни есть середняков… За что, спрашиваешь?.. А ни за что! Так просто, из-за людской корысти. Ну, к тому же всякие рапорты. Ох, эти рапорты!.. Не идешь к такому-то сроку в колхоз — тебя сразу в список на выселение, чтобы с глаз долой. Торопятся все! Сверху нажимают! Подавай им проценты. А что за ними — настоящий или бумажный колхоз — выходит, никого не интересует.

Да, трудную задачу задал мне Глухонемой старик.

А он вслух размышляет:

— Эдак ведь подрубишь сук, на котором сидишь. Нельзя крестьянина силком тащить в колхоз. Надо дать ему время — он сам увидит свою выгоду. За лучшую жизнь ведь он долго боролся… За Советскую власть я, например, всю гражданскую воевал: сперва против генерала Юденича, потом против банд Булак-Булаховича, — слыхал про такого гуся? Три ранения имею. Одна пуля до сих пор в бедре сидит.

Он точно чувствует у меня во взгляде недоуменный вопрос насчет его «глухоты», говорит:

— Дал себе зарок: обернется все это дело счастливым концом — заговорю снова. Нет — так и умру «глухонемым». Надоело людям рассказывать про свое горе, выслушивать их жалости. — Он оглядывается по сторонам. — Так что насчет нашего разговора — никому ни слова.

— Будь спокоен, отец, — отвечаю я, польщенный тем, что мне доверена такая большая тайна.

В это время раздается тихий стук в окно.

Иван Степанович вздрагивает, оборачивается. У него ужас в глазах.

Я подхожу к окну. Приоткрываю одну половину. Во дворе вижу всадника. Он весь в пыли. И лошадь у него белая от пыли.

— Слышь, хлопец, — говорит всадник. — Выдь на минуту.

Я прохожу мимо стола, встречаюсь взглядом с Иваном Степановичем. Сидит он точно парализованный, с тем же ужасом в глазах.

Я выхожу во двор. Незнакомец шагом подъезжает ко мне. На улице, освещенные слабым светом фонаря, виднеются еще человек восемь всадников, за ними — целый табун лошадей.

Сняв кубанку, запустив пятерню в густую копну волос, незнакомец спрашивает:

— Це що, барак грузчиков?

— Это, — отвечаю я.

— Буде он неладен! — Он отчаянно скребет себя голову. — Весь вечір шукав по городу!.. Не у вас живе грузчик — може, знаешь — Чепурной?

— У нас. Спит! — По выговору незнакомца я решаю: «Хохлы с Кубани или с Дона».

— Ну, слава богу! Може, подымешь его? Тільки щоб других не разбудить.

— Хорошо, — говорю я. — А что ему сказать?

— А кажи йому: Павло пытае. Він знае!

Я возвращаюсь в барак. Еле касаюсь рукой плеча Чепурного. Он сразу встает, спускает ноги на пол. Он почти одет.

— Там Павло какой-то тебя спрашивает, — шепчу я.

— А! — Произносит он с деланным равнодушием и сует ноги в сандалии. — Станичники наши! На работу, наверное, приехали устраиваться. — Надев шапку и стрельнув своими быстрыми глазками по сторонам, он говорит: — Если утром опоздаю на работу, скажи старшому: «Пішов до лікарні, зараз буде».

«С чего это он по-украински заговорил?» — думаю я.

Он уходит, а мы с Иваном Степановичем смотрим в окно.

Чепурной здоровается с незнакомцем, говорит:

— Ну, черт косолапый, знайшов-таки?

— Знайшов, знайшов, Тимофій Захарович! — захлебываясь от восторга, отвечает тот.

— Скільки днів їхалы? — Опять по-украински!

— Да, считай, цілых десять, Тимофій Захарович. Тут погуторим чи де? — осторожно и с почтением спрашивает он.

Но вопрос его остается без ответа. Чепурной подходит к другим всадникам и здоровается со всеми за руку. Один из них подводит к нему оседланного коня, и Чепурной ловко, одним махом взбирается на него и выезжает со двора. Верховые — за ним. Когда они исчезают в темноте, несколько человек гонят табун. Слышен храп десятков лошадей.

Я закрываю окно. Иван Степанович немного успокаивается, вздыхает.

— Чего ты испугался, Иван Степанович? — спрашиваю я, садясь за стол.

— Сам не знаю, сам не знаю, — шепчет он.

Я разглаживаю тетрадку и долго не знаю, с чего начать письмо Калинину. Не найдя лучшего начала, я пишу: «Дорогой Михаил Иванович, пишет Вам бывший боец Красной Армии, садовод-опытник, зачисленный злыми людьми в кулаки…

Глава вторая

Закончив погрузку «Ахундова», наши собираются у пакгауза. До шабаша еще целых полтора часа, уходить домой рано. На новую работу вряд ли сегодня дадут наряд, а на самой пристани как будто бы делать больше нечего. Значит, надо набраться терпения, досидеть положенное время.

Народ сегодня сильно устал. Надо было вовремя погрузить пароход, в последнюю минуту привезли еще много дополнительного груза, и артель без отдыха работала до обеда. А в послеобеденные часы было всего два перекура.

Привалившись к стене, кто курит, кто дремлет. Кто лежит на пристанских досках, широко раскинув руки.