Доктор Ахтин

— Помнишь, Галя, — толстяк смотрит на женщину, которую я не вижу, — мы тогда пива попили, и я в баню пошел. Смешиваю я, значит, кипяток с холодной водой, думаю о том, что сейчас помоюсь, и по инерции ковшик с кипятком не в таз выливаю, а на низ живота.

Снова взрыв хохота отрезал меня от всех остальных звуков. Каждая из женщин, представив себе эту ситуацию, попыталась прокомментировать — они, перебивая друг друга, сквозь смех пытаются что-то сказать, но голос Сергея прерывает их всех.

— Я заорал и бегом из бани. Холодной воды из бочки поплескал, и вроде лучше стало, но кожа красная и болит.

Часть женщин слушает Сергея, открыв рот в готовности смеяться, другие — не прерывая свой смех, уже доходят до икоты. Галя, тот самый «золотой» директор, оказывается женой толстяка, и, вступив в разговор, добавляет подробности пикантной ситуации, когда её муж стоит посреди дачного участка и пытается остудить свои гениталии холодной водой.

Из последующих словоизлияний Сергея, прерываемых дружным питием «боржоми», хрустом огурцов и звуками чавкающих ртов, я узнаю, как он садится в машину и на скорости около ста километров в час летит в травмпункт. Там, молодая докторица, брезгливо смотрит на его красное «достоинство» и говорит медсестре помазать это марганцем.

— Представьте себе, в наше время в этой убогой медицине все, как в прошлом веке, — я мог бы и сам помазать каким-нибудь антисептиком, — говорит возмущенно Сергей, и женский хор вразнобой хает российскую медицину, поддерживая мужа «золотого» директора.

Они снова разливают водку. Пьют из пластиковых стаканчиков. Закусывают рыбными консервами и овощами.

— Ну, и что дальше? — спрашивает одна из хохотушек, громко рыгнув.

— Что-что, — говорит Сергей, — пять дней мазал раствором марганца и спал отдельно от жены. Хорошо хоть это совпало с её критическими днями.

И вновь купе взорвалось дружным хохотом.

Может быть, именно это и стало последней каплей, переполнившей мою чашу терпения.

Я устал слушать этот дебильный хохот.

Я уже добрых полчаса с ненавистью взираю на толстого очкарика и жирные женские лица, которые в вагонной духоте лоснятся от пота.

Я неторопливо спускаюсь со своей полки. Также внешне спокойно протягиваю руку к своей сумке, которая лежала у меня в ногах и достаю свои ножи. Поворачиваюсь к группе веселящихся лидеров продаж, и — обеими руками сверху вниз рассекаю горло у двух сидящих с краю женщин.

Кровь, горячая красная кровь, брызнувшая в разные стороны, мгновенно окрасив лица в ужасную реальность, появившуюся перед ними, стерла с их лиц улыбки. И до того, как они до конца прочувствовали ситуацию, я ударом сбоку убиваю очкарика — очки сваливаются набок, когда он, как в замедленной съемке, хрипя и задыхаясь, валится на бок на одну из еще живых женщин.

Женщина, крашенная блондинка, сидящая слева у окна, визжит, вжимаясь в стенку купе, когда я, освободив правый нож из шеи Сергея, снова вонзаю оба ножа в очередные жертвы. К её визгу присоединяется крик «золотого» директора. Резко развернувшись, я встречаю ударом снизу, так, что мой острый нож легко вскрывает жирный живот женщины. Она неловко падает вбок и назад, ловя руками вываливающиеся кишки.

Мои руки уже по локоть в крови.

С моего лица стекают красные капли.

Я вдыхаю терпкий запах живой крови.

Мне некогда заниматься неестественной блондинкой, той жирной свиньей, которая сидела у окна и сейчас забилась под столик. Я иду налево, перешагивая через трупы и слушая дикие крики в вагоне — запах крови и ужас смерти распространился по вагону настолько быстро, что, когда я появляюсь в соседнем купе, там остался только один из мужчин. Он так пьян, что даже не понял, что умирает, когда я рассек ему горло — в его осоловелых глазах только пустота отсутствующего сознания.

Паника, которая толкает женщин к спасению, им же и мешает — отталкивая друг друга, они пробиваются к двери в другой вагон. Мне достаточно сделать один шаг, и я ударом обеих рук убиваю очередную жертву — одна из женщин, которая менее проворна, падает мне под ноги. Я наступаю на тело и взмахом правой руки рассекаю футболку вместе с кожей у той, что громче всех хохотала. Закричав от боли, она поворачивается ко мне лицом. В глазах ужас, окрашенный красным. Она, продолжая орать благим матом, бросается на меня и, нарвавшись на нож, переходит на тихий скулеж, сползая на пол.

У двери давка — одна из самых толстых баб, перекрыла возможность выйти остальным, застряв в дверном проеме. Последний из мужчин, быстрым и ловким прыжком преодолел женский затор, и врезался головой в закупорившее выход тело. Ничего не изменилось. Огромное тело, словно набухая, еще больше закрыло дверной просвет. Мужчина, сидя на головах женщин, сверху начал бить толстуху по голове, пытаясь как-то изменить ситуацию.

Издав боевой клич, а, может, просто выкрикнув что-то нечленораздельное, я бросаюсь в толпу, погрузившись в месиво тел и не переставая орудовать ножами. В этот момент я представляю себя героем, вычищающим вагон от мерзости человеческого мусора.

Я — Геркулес, вычищающий Авгиевы конюшни.

Я режу и кромсаю.