Доктор Чёрный

Со смешанным чувством страха и изумления наблюдал Беляев лица классных каютных пассажиров. Выбритые, вылощенные, вымытые душистым мылом, озарявшиеся в обычное время учтивыми улыбками или носившие печать значительной серьёзности, они перекошены были теперь гримасами животного страха, и чисто животная жажда жизни сверкала в их из орбит вылезавших глазах.

Не веря себе, Беляев увидел, как поднимались и падали на головы женщин и детей мускулистые мужские руки, вооружённые ножами и палками.

Вне себя от негодования пытался он броситься в середину толпы этих изящно одетых животных, поскользнулся и упал на палубу под чьи-то ноги, как раз в ту минуту, когда залп маузеров с мостика расчистил дорогу к шлюпкам.

Когда он поднялся на ноги, пассажиры уже попарно двигались к шлюпкам под охраной боцманов, вооружённых револьверами.

Шлюпки спустили на воду с боканцев, и пассажиров спускали в них на верёвочных лямках. В пробоину на носу с шумом врывалась вода, и корма поднялась, обнажив уже гребные винты и перо руля.

Прижавшись под аркой мостика, Беляев с тревогой, которой он сам не успел ещё понять, всматривался в лица тянувшихся к борту классных пассажиров.

На баке сажали палубных пассажиров третьего класса. Там было тише. Битком набитые в палубе переселенцы, ехавшие большей частью до Палембанга, где открылась новая нефть, отнеслись к катастрофе почти равнодушно. Пропустив вперёд женщин и детей, эти люди столпились у лебёдки в ожидании своей очереди, спокойно переговариваясь. Некоторые даже трубки посасывали. Не всё ли равно, в самом деле, — умереть с голоду на набережной родного Роттердама или Антверпена или от лихорадки в болотистых джунглях Зондского архипелага или здесь, на глубине, сложить свои усталые головы?

Внезапно корпус парохода заметно вздрогнул. Наверное, вода ворвалась в носовой трюм, проломив переборки. Судно сразу осело, и вода заплескалась у самых клюзов. Приходилось уже держаться за поручни, чтобы не скользить по уклону палубы.

С новой силой возобновилась паника среди классных пассажиров.

Несколько шлюпок, битком набитых народом, уже отчалило. У остальных снова завязалась драка.

Толстяк банкир с тройным подбородком на багровом от напряжения и ужаса лице, весь обвязанный спасательными поясами, дико визжа, пытался проложить себе дорогу к борту кулаками. Он опрокинул уже двух женщин, протиснулся к трапу и дрался теперь из-за верёвки со слабосильным, низкорослым матросом, заведующим спуском на кормовые шлюпки.

Толстяк банкир молотил огромными кулаками матроса по голове, опрокинул его на палубу и принялся подвязывать себе лямку.

С мостика, над головой Беляева, треснул маузер, и толстяк, изумлённо охнув и всплеснувши руками, полетел вниз головой через борт.

Сбитая им с ног женщина поднялась и помогла стать на ноги своей спутнице. Обе они отошли к стороне, уступив свою очередь женщине, тащившей за руки двух ребятишек в одних рубашонках, очевидно только что с постели.

Женщины повернулись к мостику лицом, и Беляев понял, чего он всё время искал в толпе.

Прямо на него смотрели лучистые серые глаза русской пассажирки, случайным защитником которой ему пришлось очутиться в машинном отделении.

Девушка тоже узнала его и издали ласково кивнула, словно желая ободрить. Беляев двинулся было к ней, но в ту же минуту новая толпа пассажиров оттёрла его на лестницу мостика, и оттуда он снова увидел, как девушка вместе со своей пожилой спутницей уступили очередь детям.

С мостика затопали ноги, и рядом с Беляевым очутился штурманский помощник.

— Помните, что я вам нынче говорил? Так и вышло… Да иначе и нельзя, если в этих широтах да при такой погоде полным ходом переть… Отплавал наш «Фан-дер-Ховен»!

— Гребных судов, кажется, на всех хватит?

— На всех-то на всех, да что толку?.. Миль на пятьдесят, если не больше, с линии сбились. Хорошо, если случайно наскочат пароходы, а если нет? Полтораста миль на вёслах придётся идти. Погода нынче такая, а завтра шторм может развести. Дело весеннее!..

— По телеграфу снесутся?

— По какому? Наш телеграфист с первой шлюпкой лыжи навострил. Куда и усталость девалась и сон! Вон шестёрка, на самом горизонте. Инженеры у нас не умеют, без практики ничего не выйдет. Да и кому охота здесь оставаться? Всякому своя шкура ближе к телу.

— Значит, в телеграфе нет никого?

— Пошёл штурман… Да у него ничего не выходит. Он и шифра не знает… Однако пойдёмте, пора… Начали команду сажать. Куда вы?

Беляев молча бросился на командирский мостик.

Помощники капитана вместе со старшим инженер-механиком в чём-то горячо убеждали капитана, сумрачно, с нахмуренными бровями глядевшего в одну точку, куда-то на горизонт.

— Глупое и бессмысленное самопожертвование! — сердито кричал толстяк инженер. — Оставаться на пароходе с вашей стороны так же глупо, как глупо было нестись таким ходом после предупреждения штурмана. Если вас беспокоит моё давешнее заявление, я сию минуту при всех беру свои слова назад, кстати, они ещё и в журнал не занесены. Чего ж вам беспокоиться?

Командир молча покачал головой.