Доктор Гааз

«На караул!» – раздалась команда конвойного офицера. Ворота пересыльного замка распахнулись, и партия выступила. Арестанты крестились на церковь; все почти подходили к Фёдору Петровичу, низко кланялись, и он прощался с каждым. Ему очень нравился русский обычай троекратного целования; надо сказать, что, несмотря на воспитание у иезуитов, веротерпимость Гааза была исключительной для католика – выучив русский язык, он вскоре знал все тонкости православной литургии и считал православие сестрой католичества. Однажды его старинный друг Фёдор Фёдорович Рейс даже укорил его: «Если бы Папа римский знал ваши убеждения, давно бы отлучил вас от Церкви». Не раз видел я его на всенощной в церкви Бутырского замка. Как передать словами восторженное изумление этого рябого лица, свет синих глаз? «Старый ангел», – назвала его графиня Ростопчина, и лучше не назовешь.

Офицер снял с пуговицы сюртука картуз с табаком, набил трубку, барабан забил поход, и звук сотен цепей слился в один гул.

Без трости Фёдору Петровичу идти было трудно, и хоть я поддерживал его, он дышал одышливо, отставая все более от команды, но не желая сесть в карету. Скоро и команда стала, пережидая, пока дорогу перейдет стадо коров. Тут же каменщик тесал белый камень для церковной ограды; пот бежал по его загорелому лицу, рубаха и порты в пыли, возле него на расстеленной холстинке стоял ковш с квасом и ломоть ржаного хлеба. Завидев арестантов, каменщик вскочил на босые ноги, схватил ковш и хлеб.

– Пейте, родимые.

– Спаси тебя Христос.

– На здоровье, родимые.

Пастух прогнал коров, арестанты тронулись дальше, а Фёдор Петрович смотрел, как мастеровой рубит камень. Я окликнул его, предлагая сесть в карету.

– Посмотрите, Арсений Ильич, сколько доброты в этом рабочем! А мне на днях каменотес удивительный постамент сделал для бюста, подаренного Рамазановым, вечность простоит.

– Любите вы, Фёдор Петрович, повторять: вечность, вечность, да ведь мы не вечны, как же проверить?

– Нет, нет, я проверял – камень отшлифован удивительно. Голубчик, велите Егору ехать ко мне, сами увидите.

– Нет уж, это вы пожалуйте в мой экипаж, у меня рессоры покойнее.

Когда поднялись в квартирку Гааза на втором этаже Полицейской больницы, он попросил меня переставить бюст Сократа, что я насилу сделал. Да, постамент золотистого гранита был отшлифован дивно, до зеркального блеска.

– Теперь, голубчик, возьмите молоток и хорошенько вдарьте. – Я опешил. – Бейте! Если вечный, не расколется.

Я ударил что есть силы; молоток отдало так, что он вылетел из кулака, а на граните осталась лишь белая отметина, – Фёдор Петрович засмеялся, послюнявил платок и стер отметину, как пылинку с зеркала.

– Как вы полагаете, Арсений Ильич, Сократ был искусным каменотесом? – Я не ожидал такого вопроса. – А ведь он вдребезги разбил постамент, на котором стояла до него вся философия. Он считал себя не мудрецом, а всего лишь человеком, способным пробуждать в других стремление к истине, помогать им, как акушер помогает роженице (должно быть, это в нем от матери, повитухи Фенареты), но именно Сократа мы должны признать первым философом, ведь он первым был приговорен к смерти за убеждения. Древнее изречение гласит: пока человек найдет истинный путь, он испробует все неправильные пути. За тысячи лет человечество испробовало все ошибки, все заблуждения, даже все преступления; время заблуждений кончилось, и если мы хотим не по названию, а по поступкам нашим быть людьми, надо спешить делать добро.

Занятная история, не правда ли, Леонтий Васильевич? Но где вам ее оценить! Ваша красная цена – три тыщи ассигнациями, а тут душа нужна, талант. Вы хоть комедию «Ревизор» видели? А очень напрасно, она многие пружины русской жизни выпукло обозначает. Ведь в чем корень зла по господину Гоголю? Тупость, лихоимство, взятки, извечная страсть наша к вранью? Не то! А в маленькой пружиночке, с волосок, с комарика, – вот она весь часовой механизм приводит к бою. Ну, занесла нелегкая Хлестакова, наврал, наплел, всех одурачил, рассмешил до слез… А вот подкладывает автор пружиночку: почтмейстер, сукин сын, возьми да распечатай письмо Хлестакова приятелю Тряпичкину, в Санкт-Петербург – и грянул гром! И ведь что он такое, почтмейстер? «Простодушный до наивности человек», как сообщает автор для господ актеров. И прав, ах прав наш сочинитель! Ведь по простоте у нас все делается: с частных писем крошат сургуч, воруют казну, мошенничают, секут, судят. Нам ведь неинтересно уважать просто человека, нам подавай пределы человеческие!

Ах, Леонтий Васильевич, ваше высокопревосходительство! Вы утешаетесь, что философы живут в теплых странах, где произрастают лимоны и померанцы. А не угодно ли на пятьдесят девятом градусе северной широты, в резко континентальном климате Новой Басманной? Все-таки странная страна Россия: я и Гааз, вы и Чаадаев…