Доктор Голубев

— Товарищ начальник, вас просят в лабораторию. Песков встал и вышел из кабинета.

Несколько секунд ординаторы молчали.

— Я слышал, у вас тяжелый больной? — сказал Брудаков.

— Да, с выпотным перикардитом. Только что делали пункцию, получили гной.

Брудаков наклонился к Голубеву, покосился на дверь, посоветовал:

— Вы осторожнее, коллега. Старик не любит, когда его тормошат.

Голубев оглядел товарища: свежее лицо, пухлые губы, серые глаза и короткие бакенбарды.

— Не понимаю вас, — сказал он. — Я старика уважаю, приказы выполняю безоговорочно, но о лечении моего больного я могу иметь свое мнение и отстаивать это мнение?

— Дорогой коллега, я вам добра хочу. Я знаю старика как пять пальцев. Видите, он к вам не очень…

Вошел Песков. Голубев встал. Брудаков остался сидеть, положив ногу на ногу.

— Так что вы хотите? — бросил Песков через плечо, проходя к своему столу.

— Я хочу знать, товарищ полковник, будем вводить Сухачеву пенициллин или нет?

— Гм… — Песков пробурчал что-то невнятное.

— Простите, не понял.

— Я говорю, несите сюда историю болезни. Я подпишу.

— Слушаюсь.

8

Перед обедом сто седьмую гвардейскую навестил Петр Ильич Бойцов. Чувствовалось, что он не врач и не медицинский работник. Халат он надел задом наперед, так что спина была закрыта, а грудь открыта — виднелись начищенные пуговицы и орденские колодочки. Ходил он тоже не как медик — слишком шумно, хотя и старался ступать осторожно, на носок.

Тем не менее больные встретили его как старого доброго знакомого. Он приветливо улыбнулся, обнажая ровный ряд белых зубов, поздоровался. Потом подошел к койке Сухачева, подал руку Василисе Ивановне.

Сухачев дремал. Его лицо с заострившимися чертами было спокойным, большая мускулистая рука лежала на груди. Утром ему сделали укол в сердце. Что-то оттуда выкачали (врачи говорили — какой-то «пус»), и теперь стало немного легче — можно было забыться.

Почувствовав около себя человека, Сухачев открыл глаза.

— Разбудил я вас. Извините, — стараясь приглушить свой басовитый голос, сказал Бойцов.

— Нет, ничего. Я не спал. — А чего не спится-то?

— Болею.

— Плохо, да?

— Нет, получше.

Бойцов улыбнулся. Улыбка у него была приятная, задорная, посмотришь — и самому хочется улыбаться.

— Может быть, письмо домой написать? Сухачев отказался:

— Не хочу мать расстраивать.

— Тогда извините. Забежал с вами познакомиться.

Когда Бойцов попрощался со всеми и, громко стуча сапогами, ушел из палаты, Сухачев спросил Василису Ивановну:

— Кто это был?

— Это, сынок, секретарь партийный. Всего нашего госпиталя секретарь.

9

Дождь не прекращался. Он моросил вторые сутки подряд — мелкий, холодный, противный. Все вокруг помрачнело — дома, деревья с голыми ветвями, машины. И люди, казалось, тоже посерели, поблекли. Они спешили, шлепали по лужам, прикрываясь зонтиками, старались побыстрее спрятаться в домах, в подъездах, в троллейбусах и трамваях.

Лишь Голубев шел неторопливо, не прятался от дождя, Он находился под впечатлением прошедших суток. Весь день он чувствовал себя в чем-то виноватым. В палате с больными, в разговоре с начальником, с товарищами он еще как-то рассеивался. А сейчас, выйдя из проходной, он остался один на один с собственной совестью.

Чем кончилось его дежурство, которого он так ждал, к которому так готовился? Кончилось все тем, что он не установил диагноза тяжелому больному, не разобрался, недодумал.

И это было очень неприятно и досадно.

Домой Голубев приехал в сумерки. Обе дочки сидели за столом. Валя читала вслух, зажав уши ладонями. Наденька рисовала, покачивая головой и мусоля карандаш. Девочки были очень похожи друг на друга — обе курносые, обе с ямочками на щеках, одетые в синие платья в горошек, с красными бантами на русых головках. Отличались они лишь ростом и глазами. У Вали глаза были голубые, задумчивые, у Наденьки — карие, мамины, очень живые.

— Папочка! — крикнула Наденька и, бросив свое занятие, кинулась к отцу.

Валя заложила букварь линейкой и уж только потом подбежала к отцу. Из-за перегородки, разделявшей комнату пополам, вышла Наташа, в ситцевом сарафанчике, в домашних туфлях на босу ногу.

— Леня, что с тобой? — удивленно спросила она.

— А что?

— Ты же в халате и весь мокрый.

Голубев оглядел себя — под шинелью действительно был халат, он забыл снять его и оставить на вешалке.

— Устал, Тата.

Жена помогла ему раздеться, взяла шинель и фуражку, вынесла на кухню — посушить у газовой плиты.

Дочери облепили Голубева с двух сторон и, перебивая друг друга, принялись рассказывать о вчерашней телевизионной передаче. Устал не устал — с ними нужно заняться. Они ждали папу, им нет никакого дела до его настроения. Раз папа — будь папой: слушай, рассказывай, играй.

— Лошади ка-ак побегут! — кричала Наденька. Она всегда кричала, чтобы не дать говорить старшей сестренке. Валя и не пыталась перебивать ее: голос у Наденьки звонкий, все равно не перекричишь. — Злая баба ка-ак упадет! И Лушка тоже ка-ак упадет! Они нехоррошие, да, папа?

Наденька совсем недавно выучилась выговаривать букву «р» и теперь старалась применять свое умение где надо и где не надо.