Доктор на просторе

Согласно давно установленным правилам, к заключительному экзамену допускались лишь сдавшие анатомию с физиологией — предметы, которые студенты-медики проходили на втором курсе и начисто забывали уже к четвертому. И вот теперь мне предстояло освежить курсы, над которыми я корпел бессонными ночами пять лет назад. При этом я прекрасно понимал, что мнемонические прибаутки, коими мы забавлялись в студенческие годы, вроде вот этих строчек про блуждающий нерв:

Оставляя мозжечок,Этот нерв, как паучокПокидает мозг и шею,Пробирается в трахею.Его длинные цепочки

Помогают даже почкам.Он блуждает в организмеДлинный, как пик Коммунизма[8]

уже не помогут мне перед строгими экзаменаторами, перед которыми нужно не только назвать все пары черепно-мозговых нервов, но и перечислить сотни симпатических и парасимпатических волокон с их бессчетными связями. Причем не только у человека, но также у обезьян, собак и кроликов.

Я вдохновенно погрузился в учебники, ибо три месяца практики у Пиф-Пафа научили меня не тушеваться в обществе герцогов, министров и светских дам. Встречи с экзаменаторами я тем более не страшился. И это было моей первой серьезной ошибкой.

Вторая же ошибка заключалась в том, что на экзамен я прибыл в черном пиджаке и полосатых брюках. А ведь ещё будучи студентом-первогодком, я вроде бы твердо уяснил, что перед профессурой надо появляться в тщательно отстиранном и выглаженном, но заношенном почти до дыр старом костюмчике сочувственное отношение было тогда обеспечено. Предстать же перед экзаменаторами в костюме с Сейвил-Роу было все равно, что приехать в «роллс-ройсе» на суд по банкротствам. Увы, но, пробираясь сквозь толпу жаждущих сдать экзамен, ни о чем подобном я не думал.

Если до войны экзамен сводился едва ли не к дружеской беседе между профессором и парой дюжиной претендентов (поговаривают даже, что студентов за ней угощали чайком), то в наши дни эта процедура приобрела более строгий облик, однако традиционная вежливость по отношению к экзаменуемым полностью сохранилась. Я не услышал ни единого комментария по поводу своего костюма, меня не пожурили за неспособность отыскать среднюю менингеальную артерию (для друзей это сущие пустяки!) и не обратили внимания на очевидные промахи при попытках распознать заспиртованные органы с какой-то непонятной патологией. Последний экзаменатор вежливо вручил мне сморщенный мозг и поведал:

— Мозг этот, сэр, извлекли во время вскрытия тела семидесятилетнего мужчины. Как вам кажется, что в нем особенного?

Некоторое время спустя я был вынужден признать:

— Лично я, сэр, вижу лишь обычные для старческого возраста изменения.

— Так вы находите, сэр, что в этих мозгах ничего необычного нет?

— Да, сэр, — бодро отрапортовал я. — Вы ведь сами сказали скончавшемуся было уже семьдесят. В таком возрасте надеяться уже не на что.

— Нда, — грустно произнес экзаменатор. — А вот мне скоро уже семьдесят шесть будет. Спасибо, сэр, за напоминание. И — всего доброго.

Со мной вежливо распрощались и столь же вежливо вывели «неудовлетворительно».

Неудача потрясла меня, ведь я был абсолютно уверен в своих силах. Пришлось мне снова листать странички «Британского медицинского журнала» с объявлениями о вакансиях. Настроение было висельное. Вскоре мне удалось устроиться на почасовую работу ассистентом к одному доктору из Брикстона. Я решил даже, что, бросив курить и экономя таким образом на сигаретах, попробую ещё раз сдать экзамен три месяца спустя. Однако не прошло и недели, как я заподозрил, что брикстонский доктор тайком делает запрещенные аборты, и уволился. Скромные мои сбережения таяли на глазах, а уныние нарастало. И вдруг однажды поздно вечером мне позвонил Гримсдайк.

— В чем дело, старик, куда ты запропастился? — обиженно прогудел он мне в ухо, когда я взял трубку, слыша, как со скрипом приоткрываются все двери, и спиной ощущая любопытные взоры. — Я уже сто лет тебя разыскиваю. Ты что, в отшельники ушел?

— Я просто к экзаменам готовился.

— Нашел чем заниматься в такую славную погодку. Послушай, старик, ты ведь с Парк-Лейн уволился, не так ли?

— Угу, — буркнул я.

— А на новое место, думаю, не устроился?

— Нет.

— Вот и замечательно. В том смысле, что, я надеюсь, поможешь мне. У меня есть дядюшка, который практикует в глубинке — типичный деревенский доктор; все его обожают, в каждом доме он свой, хотя руки никогда не моет… Так вот, его напарник только что взял месячный отпуск. Я сам обещал его выручить, но, к сожалению, дела не позволяют. Ты ведь, надеюсь, не прочь поработать на свежем воздухе?

Я заколебался, не будучи уверен, можно ли судить о дядюшке по самому Гримсдайку.

— Соглашайся, старичок, — настаивал он. — Можешь захватить с собой все свои книжки и сидеть над ними хоть целыми днями. Там тихо, как в музее, за углом есть прелестный паб, а на почте работает одна симпатичная девчушка, которая не даст тебе усохнуть с тоски.