Доктор Торн

Однако в последнее время начали поступать известия о пагубном пристрастии сына, задевшие сэра Роджера за живое, поскольку он мог отнести их исключительно на свой счет. Дважды матушку вызывали к постели больного юноши, который довел себя до состояния того ужасного безумия, которым измученный мозг мстит телу. Луи страдал белой горячкой, и доктора предупреждали, что продолжение подобной жизни неизбежно закончится ранней смертью.

Нетрудно догадаться, что сэр Роджер Скатчерд вовсе не чувствовал себя счастливым, лежа в кровати с бутылкой бренди под подушкой. В моменты просветления он думал о том, что и сын наверняка держит под подушкой бутылку со спиртным, и вряд ли испытывал радость и гордость. Жаловаться он не любил: не в силах совладать ни с самим собой, ни с наследником, страдал молча. И терпел молча до тех пор, пока, открыв глаза перед лицом смерти, не сказал несколько важных слов единственному другу, которому доверял.

Луи Филипп Скатчерд не был ни тупицей, ни развратником, хотя в полной мере познал плоды худшего просвещения, которое могла дать Англия. Случались в жизни моменты, когда он чувствовал, что способен к лучшей, более возвышенной и более счастливой жизни, чем та, которую выбрал. Время от времени думал о том, что способны принести деньги и титул; с завистью смотрел на успешные деяния ровесников; мечтал о тихих радостях, о милой доброй жене, о доме, куда можно было бы пригласить приличных друзей, а не жокеев и пьяниц. Обо всем этом Луи мечтал в короткие периоды трезвости, но в результате только приходил в дурное расположение духа.

В стремлении к спокойному благоденствию заключалась лучшая, здоровая сторона натуры, а худшая, возможно, вступала в игру оттого, что молодой Скатчерд не был глуп: в противном случае он обладал бы большими шансами на спасение как в этом мире, так, возможно, и в другом. Но обмануть Луи было нелегко: он прекрасно понимал ценность каждого шиллинга, знал, где хранить деньги и как использовать их с выгодой, а с мошенниками и жуликами общался потому, что у них многому можно было научиться. Луи мог свободно тратить деньги, но делал это так, чтобы сам процесс доставлял удовлетворение. Луи Филипп Скатчерд был сообразителен, находчив, расчетлив и прекрасно понимал тех, кто его окружал. В итоге к совершеннолетию он превратился в отвратительнейший персонаж – хитрого скупого негодяя.

Луи, неплохо сложенный от природы, хоть и не выделявшийся ростом, довел себя до неестественной худобы разгульным образом жизни. Сам он любил хвастаться телесным свойством, позволявшим поддерживать вес в семь стоунов семь фунтов[2] без таких глупостей, как ограничение в еде и питье, а вот достаточной энергией похвастаться не мог, поскольку редко пребывал в состоянии, пригодном для езды верхом. Весь волосяной покров его был рыжим, к тому же он носил усы и большую бороду, подстриженную по-американски. Голос, такой же гнусавый, как у янки, мог принадлежать как американскому лавочнику, так и английскому конюху. Глаза же смотрели остро, пристально, холодно и подозрительно.

Таким увидел сына сэр Роджер возле кровати, когда напоследок пришел в себя и открыл глаза. Не следует полагать, что он воспринял Луи Филиппа так же, как мы. Перед ним стоял единственный сын, наследник всего состояния, почти обладатель титула баронета, пришедший из того времени, когда сам он был хоть и беднее, но счастливее. Других детей у сэра Роджера не было, и отец не терял надежды даже тогда, когда все, казалось, уже ушло.

Леди Скатчерд также души не чаяла в сыне, но Луи всегда стыдился матушки и старался, насколько возможно, держаться от нее подальше, поэтому сердце доброй женщины, пожалуй, больше тянулось к молочному брату Луи – Фрэнку Грешему. Молодого сквайра она видела редко, но тот никогда не уклонялся от объятий. К тому же лицо Фрэнка сияло природным радостным светом, который так любят женщины. Хотя леди Скатчерд редко заводила с мужем разговоры о деньгах, пару раз все-таки намекнула, что было бы неплохо оставить наследство молодому сквайру – это сделало бы ее счастливой, но сэр Роджер не проявил такой готовности.

– А, Луи, это ты? – едва слышно произнес сэр Роджер.

Немного позже, через день-другой, голос полностью вернулся, а сейчас он с трудом разомкнул челюсти и почти сквозь зубы пробормотал – точнее, процедил – пару слов, но все-таки сумел положить руку на одеяло, чтобы сын смог ее пожать.

– Ну же, отец, – бодро начал Луи, – через пару дней будешь как новенький. Верно?

Сэр Роджер мрачно усмехнулся, потому что отлично понимал, что уже никогда не станет, по выражению сына, «как новенький», да и говорить в тот момент было трудно, поэтому ограничился слабым ответным рукопожатием. Некоторое время он неподвижно лежал на спине, а потом с трудом повернулся на бок и попытался запустить ладонь под подушку – туда, где обычно прятал смертельное зелье. Увы, сэр Роджер попал в плен к докторам и сиделкам, и те изъяли бутылку.