Доктор Вера

Он знает о нас. Хорошо это или плохо? Мы изображены на его плане, узаконены. Наверное, все-таки это лучше. Но что ему отвечать? О чем вообще может говорить советский человек с гитлеровским офицером? Я вопросительно взглянула на Ланскую — она сидела, откинувшись на спинку кресла, небрежно покачивая ногой, покуривая, мучительно напоминая, нет, не Любовь Яровую, а какую-то другую женщину из этой пьесы. На губах насмешливая, но отнюдь не злая улыбка. Она наблюдает за мной, как взрослый человек, бросивший трусливого мальчишку в воду, снисходительно наблюдает, как там он барахтается, ожидая, что он выберется сам, и в то же время давая ему понять, что утонуть он ему не даст.

— Мы, господин штурмбанфюрер, знаем, как вы заняты, мы на минуточку,— произносит она на самых воркующих нотах своего богатого голоса.— Мы должны зарегистрироваться, получить эти, ну, как их, о господи, ну... эти ваши штучки... «аусвайсы»... Но там такая очередь... Вы, как истинный офицер, конечно, рыцарь... Не поможете ли вы двум растерявшимся дамам?

— О, да, да, мы все так обязаны вам, фрау Ланская, за ваши... вас зиндст да?., за ваше искусство.

Он вызвал звонком адъютанта, распорядился. Тот взял наши паспорта и исчез, а хозяин кабинета тем временем отошел к маленькому столику, где стоял графин. Отвернувшись от нас, положил в рот пилюлю. Быстро запил. «О, да тебе, батенька, должно быть, самому надо скорее под нож хирурга»,— подумала я, заметив гримасу боли на его мясистом лице.

— Фрау Ланская, мое намерение открыть здесь к рождеству офицерское варьете очень велико... нет, важно, да, так важно. Оно одобрено командованием. Москва к тем дням будет взята, возможно, мы достанем столичных актеров, но звездою, разумеется, будете вы.— Толстяк галантно поклонился и постарался проглотить болезненную икоту.

— Да, да, конечно, мы уже сейчас готовим с господином Винокуровым программу. Мне подарили фаши... о черт, немецкую пластинку... Я разучиваю песенку на вашем языке.

— Хорошо бы что-то такое... о, вас зиндст да?., что-то херцлихес... херцлихес... О, нун зо... сердечное, сердечное: «Мы далеко от нашей милой родины, от своих любимых жен и матерей. Храбрые солдаты скучают по семьям...» Что-то... О, как же это будет по-русски?.. Ну, что согреет сердце.

— Поняла, учту ваше пожелание. Что-нибудь согревающее сердце? Прелестно... Отлично задумано. Но, может быть, господин комендант пришлет мне что-нибудь, что согреет наши желудки?

— Желудки? Вас ист желудки?.. Ах, зо, ха-ха!.. Натюрлих, натюрлих... Германское командование умеет ценить тех лиц, которые ему искренне служат.

И когда адъютант принес наши паспорта и мы расписывались на каких-то трёх листках, он тут же отдал ему по-немецки соответствующие распоряжения. Ланская лихо подмигнула мне.

Снова надо было пройти через зал, сквозь строй насмешливых, недоумевающих, очень недобрых взглядов. Артистка шла, привычно улыбаясь. Несмотря на заметную полноту, она легко несла свое большое, складное тело. А я бросилась через приемную, как человек бросается через огонь во время пожара. И, хотя я не сделала ничего плохого, не произнесла ни одного компрометирующего меня слова, я чувствовала себя перед этими людьми преступницей.

Я была уже у двери, когда меня остановило тихое восклицание: «Товарищ доктор!» Инженер Блитштейн. Это конечно же он, хотя его трудно узнать, так он осунулся, постарел.

— Товарищ доктор, всего два слова. Вы были у коменданта, вы с ним знакомы... Что это за человек?

Не знаю уж, что выразило мое лицо, но он заторопился:

— Вы понимаете, как вышло... Мирра, жена моя... у нее был инфаркт. Нетранспортабельна. Разве мы могли ее бросить? Я остался. И дочери остались. Что было делать? И вот, сначала нас не трогали. Но в пятницу... Вы, конечно, слышали, что здесь происходило? Эти эсэсманы врывались ночью в еврейские квартиры, хватали людей, куда-то увозили, не давая даже взять ничего с собою. Мы целые сутки просидели на чердаке. Но за нами не пришли. Мы было вздохнули. И что же, — пожалуйте, эта регистрация. Как вам это нравится? А?.. Что теперь? А Миррочка так больна. Ей нельзя даже волноваться.

Темные, глубоко запавшие глаза смотрели на меня с надеждой. Но что я могла ему ответить?

— У меня такая же повестка, как у вас. Всех регистрируют.

— Мы — несчастная семья. Что я им? Я варю мыло. Нужно же в городе мыло? Не вам, врачу, объяснять — может вспыхнуть эпидемия... А моя жена, мои девочки... Доктор, не могли бы вы походатайствовать перед господином комендантом?.. Одно слово. Одно маленькое слово.

Я растерянно посмотрела на него.

— Коменданту? Как коменданту?.. Но он слушать меня не станет.— И вдруг как-то само собой сказалось: — Как врач, я навещу вашу супругу. Адрес?

— Пожалуйста, пожалуйста! — обрадовался он.— Ах, не на чем написать... Но просто запомнить: «Большевичка», дом шестьдесят один. Шесть и один... Квартира восемь... Это во дворе... Найти легко — наискосок от бань...

Ланская, нетерпеливо пережидавшая разговор у двери, решительно подошла к нам.