Документы забытой памяти

…Я сказал Мите, что мы со Светой решили расписаться, и он предложил вариант:

– Мы на вашей свадьбе не сможем быть, так как все уезжаем в Прасковеевскую щель. А вы, как только распишетесь, приезжайте к нам. Там и отметим это мероприятие.

– А что это за щель такая?

– Ее найти очень просто. Самолетом до Новороссийска, оттуда катером до Геленджика, из него катером до Джанхота, а там рукой подать – вдоль берега километра два-три будет скала «Парус», за ней Прасковеевская щель, и вы с нами. Там кроме нас почти никого не будет, так как там нет ни еды, ни основ цивилизации.

Комфорт малопривлекательный, но молодость тянется к романтике. Мы со Светой отправили палатку и одеяла в Новороссийск, а сами сели на пароход до Херсона. Из Херсона на теплоходе мы приплыли в Одессу, где у Светы, якобы, были родственники. Но таковых не оказалось. Я уже начал замечать, что Света склонна, мягко говоря, фантазировать. Переночевав на креслах в аэропорту, мы взяли палубные билеты на теплоход до Новороссийска. Погода была хорошая, на палубе было много одесских ребят, на теплоходе работали бары, так что две полубессонные ночи прошли довольно легко.

В Новороссийске мы получили свои посылки с палаткой, матрацами и одеялами, и отправились на пристань на такси. В Джанхоте мы навьючили на себя весь свой скарб и поняли, что добираться по скалистому берегу с таким грузом мы не сможем. Дело шло к вечеру, солнце садилось, берег был пустынным, настроение стало резко падать. Через полчаса мы перешли на сменновахтенный метод перемещения. Я со Светой переносил часть поклажи на 100 метров и возвращался назад за новым грузом, оставив ее на стреме. Приходилось делать по три ходки вместо одной.

Солнце приблизилось к горизонту, когда мы уткнулись в отвесный утес, выходящий в море и, действительно, похожий на парус. Дальше пути не было. Это был тупик.

О возвращении назад мы и думать не могли. Света сидела, нахохлившись, на наших тюках и чемоданах, а я пытался придумать, как можно будет поставить палатку на узкой каменистой полосе. Настроение было мрачное, перспектива – неопределенная. Разворачивая палатку, я поднял голову, и тут в наступающем мраке, на верхушке утеса увидел человеческую фигурку. Я стал прыгать и кричать, как человек, потерпевший кораблекрушение. Нас заметили. Через десять минут к нам уже спешили по едва различимым уступам человек пять куповцев.

Встреча была грандиозной. Лагерь из восьми палаток был увешан плакатами в нашу честь, мясо жарилось на углях, кухоль с молодым вином ходил по рукам. В установке палатки и прочем благоустройстве нам даже не разрешили принять участие.

На следующий день мы включились в общую активную жизнь Прасковеевской щели. Море было рядом, так что большую часть времени мы проводили на берегу. Каждый вечер назначались дежурные на следующий день: носильщики, которые отправлялись вверх на гору, в греческую деревню Прасковеевка за хлебом, вином, овощами и консервами; повара (эта должность для избранных) и «костраты», ответственные за поддержание огня в костре и доставку хвороста (это общая повинность).

На склонах ущелья росли виноградники с удивительно вкусными и ароматными ягодами. Но они принадлежали пограничникам, находившимся в ущелье, которые ревностно относились к своему урожаю. Они были оснащены полевыми биноклями и засекали малейшую возможность посягательства на свое добро. Два поползновения были зафиксированы, и ребята были предупреждены, что в случае третьего нарушения КУПА будет выселена в 24 часа. Пользоваться плодами урожая можно было только ночью, в полном мраке, что было весьма сложно. Мы появились в лагере после второго предупреждения. Для установления нормальных дипломатических отношений была отправлена к пограничникам делегация в составе трех человек, туда вошел и я.

Мы принесли глубочайшие извинения за наших несознательных друзей, посетовали на трудную жизнь пограничников и убогое оформление их заставы. Я был представлен как художник, и тут же поступили слезные просьбы на стенгазету и стенд. Заказы были выполнены и статус-кво восстановлен.

Недалеко располагался пансионат Академии наук, но они нас почему-то боялись. Наш беззаботный растительный образ жизни порождал стремление к какой-либо деятельности. Поэтому во всех своих начинаниях я всегда получал помощников. Окончив стенгазету и стенд, я вырубил и раскрасил огромного татема при входе в наш лагерь из рухнувшего когда-то дерева. Покончив с татемом, я соорудил большие наземные солнечные часы. Одичавшие академики прибегали сверять по ним время. Вслед за часами я сделал пятиметровый купол Фуллера из тростника, на который набросил простыни и получил навес от солнца. После этого у нас уже появились седовласые академические сотрудники, тоже томившиеся от безделья и заинтересованные нашей деятельностью.

Но самый большой интерес у наших ученых соседей вызвала моя последняя работа.