Доленго. Повесть о Сигизмунде Сераковском

Молодой корнет в мундире с кавалерийским кантом, запинаясь от волнения, сказал, что он преклоняется перед русскими революционерами, перед их мужеством и кровью, пролитой за свободу, но в целом русскому народу не по пути с Польшей. У русских и поляков разные задачи. Русские должны делать свою революцию, а поляки - свою.

- Опять старые сказки о двух революциях в одном государстве! поморщился Сераковский.

- Да, Зыгмунт, опять. Но это не сказки, не выдумка, а правда, которую надо открыто сказать нашим русским братьям.

- Неверно! У нас общая задача - уничтожение цепей, в которые закованы и русские, и поляки. Я позволю себе напомнить замечательные слова Огарева, который сказал, что мы можем свободно и без споров разграничиться после, но освободиться друг без друга мы не можем... мы живем в государстве, в котором люди говорят на десятках языков. Любя свое отечество, надо уважать все народности, которые его населяют.

Пехотный поручик вскочил с места.

- Вот русские братья говорят, что они полностью на стороне поляков. В таком случае я попрошу присутствующих здесь русских офицеров высказаться об их отношении к Литве и Юго-Западной Руси. Как они смотрят на будущее этих польских земель?

- Польских? - Погорелов удивленно посмотрел на поручика.

- Да, да, польских, господин Погорелов!

Кто-то попытался сгладить остроту вопроса.

- Я полагаю, что сейчас не место заниматься спорами...

- Нет, нет, пусть выскажутся, - настаивал поручик.

- А зачем? - Погорелов встал. - Не нам надо по этому вопросу высказываться, а тем народам, которые живут в этих областях, - украинцам, литовцам, белорусам. Их, а не наше с вами слово должно быть решающим.

- Согласны! Вам понятно, поручик? - спросил Сераковский. - И вообще, мы собрались не для того, чтобы сеять рознь между двумя братскими народами. У нас есть немало неотложных дел, и одно из них - послать эмиссара в кружок Медико-хирургической академии, чтобы установить с этим кружком тесный контакт. Среди нас присутствует слушатель академии. Думаю, что задание следует поручить ему. Далее. Кружок в Лесном институте. Полагаю, что для связи с ним лучше всего подходит подпоручик Врублевский, студент этого института. Есть ли у кого другие предложения, господа?

В год поступления Сераковского в академию туда вернулся из заграничной командировки профессор Виктор Михайлович Аничков. Во время его отсутствия и до него курс военной администрации читал профессор Лебедев. Эту науку с ее не очень увлекательными разделами - комплектование армии, устройство военного управления, обоз и другими в том же роде - Лебедев читал много лет подряд, лекции выучил наизусть и, ничем не дополняя их, повторял из года в год. Аничков, побывавший в Австрии, Франции, Бельгии, Баварии и Сардинии и изучавший там законодательство этих государств, внес в предмет новую струю. Он стал сравнивать постановку военного дела у нас и за границей. Лекции получались содержательными, их охотно слушали.

У Сераковского к ним был свой, особый интерес. Дело в том, что в курс военной администрации входил раздел о воинской дисциплине, наградах и наказаниях. Сегодня Аничков рассказывал как раз об этом. Он был в ударе, красноречив, остроумен, говорил взволнованно и приводил много примеров вроде того, что, по убеждению одного французского адвоката, плеть может быть отеческим поученяем, предназначенным сдерживать страсть и пыл чувственных желания, и что нет ничего зазорного в публичном телесном наказании молодой женщины... Кое-кто в аудитории заулыбался, засмеялся коротким мужским смешком. Сераковского это покоробило.

- Ничего смешного, господа, здесь нет! То, о чем вы услышали, не смешно, а позорно! - крикнул он, поднимаясь с места.

- Что с вами, Сераковский? - спросил Аничков.

- Простите, господин полковник. Но когда говорят о телесных наказаниях, я не могу оставаться равнодушным. Я не могу оставаться равнодушным к несчастной участи русского солдата, этого каторжника при офицере-палаче...

Так получилось, что Сераковский и Аничков возвращались из академии вместе. Учитель был на четыре года моложе ученика, имел чин полковника и звание профессора, однако держался с Сераковским очень свободно, по-дружески.

- Может быть, вам пришлось испытать на себе что-либо подобное? участливо спросил Аничков.

- К счастью, мне удалось избежать даже зуботычин фельдфебеля. Я восемь лет прослужил в солдатах Оренбургского корпуса по высочайшему повелению и видел все виды позорной казни - шпицрутены, плети.

- Вот как? - Аничков с любопытством и явным участием посмотрел на своего спутника.

- И с тех пор не могу мириться с этим варварством, с этим злом, которое, как и всякое зло, наносит непоправимый вред войску.

- Совершенно верно, вред, а не пользу, как думают многие. На лекции я не могу сказать, что петербургский и московский обер-полицмейстеры возят с собой в карете плети, чтобы немедленно приводить в исполнение свой приговор, а иные полковые командиры, отправляясь с полком на учение, снаряжают целый обоз розог.