Долг

– Кончай, сержант, не по-людски.

– Вот я и говорю: прибраться надо.

– Кончай, сержант!

– Разговорчики в строю! – сержант берет из рук очередного губаря опустевшее ведро и бросает мне под ноги. – Теперь собирай воду. Как ведро наполнишь – станешь у двери и стой. Но не стучи, сами увидим. Будешь стучать... Запирайте.

– Э, сержант, а тряпку?

Дверь приостанавливает движение, сержант заглядывает внутрь, трогает воду носком начищенного сапога и произносит:

– А зачем солдату тряпка? У него портянки есть.

Я ненавижу этого сержанта. Я ненавижу всех сержантов вместе взятых, включая Николенко и Полишко, моих нематерящихся друзей. Я ненавижу армию. Все ее грошовые секреты я бы не продал – подарил врагу, чтобы он забомбил ее начисто, пусть даже вместе со мною, закатал в асфальт и ездил по нему на вражеском своем велосипеде. Я начинаю понимать парней, которые бегут на Запад, даже зная, что их выдадут обратно. Пусть выдадут, но я скажу по телевизору, как ненавижу персонально этого сержанта, старшину-басиста и лейтенанта Витеньку. В итоге набралось три человека – вполне достаточно, чтобы возненавидеть армию. Однако маловато, чтобы сбежать к врагу и после сунуть голову под пистолет расстрельщика. Поэтому снимаю сапоги, разматываю и бросаю в воду и без того уже подмокшие портянки, пихаю сапоги за батарею неработающего парового отопления голенищами вниз, чтобы из них вытекла вода, поддергиваю вверх штанины и принимаюсь собирать портянками воду и отжимать ее в ведро. Ступням моим очень холодно, и я боюсь за свои зубы. Я здесь уже какую-то хронику с зубами заработал на постах, в немецкой вечной сырости. А раньше зубы не болели вовсе, хоть гвозди ими перекусывай. Теперь ноют все и подолгу, стоит только застудить ноги. Когда мы выпиваем, я держу во рту и лишь потом глотаю, это лечит десны и раздражает Спивака.

На пол камеры вылили восемь ведер, я считал. Значит, столько же мне надо собрать и вынести. Судя по тому, как долго я наполняю первое, вкалывать придется до утра. Стою возле двери, лицом к глазку, как приказали, но кулак сам собою сжимается, чтобы грохнуть по дверному железу. Ступни у меня стали серо-белые, вот и ноги помыл – хорошо, да и портянки выстирал по случаю. Вода в ведре прозрачная, хоть пей. Здесь вообще хорошая вода, не то что была в роте – коричневатая и с песком. Говорят, что в полку система водозабора осталась еще кайзеровская. И трубы канализационные под плацем, опять же говорят, диаметром в рост человека. Умели немцы строить, ничего не скажешь.

Несу ведро в сортир. Пол в коридоре кажется мне теплым, на нем остаются мои мокрые следы. Возвращаюсь налегке обратно. Выводной, поозиравшись, достает из-за спины железный совок, в караульной сушилке им загружают уголь в печку. «Не скреби только по полу, – шепчет выводной, – а то услышат». Есть же люди на свете, даже в армии есть.

Испытываю совок в действии. Чтобы он наполнился, надобно гнать его по цементному полу на хорошей скорости. Получается шумно, я стою и молча ругаюсь. Ну придумай же что-нибудь, дурень! Оборачиваю совок портянкой, приминаю ее по рельефу, благо мокрая и сама пристает, пробую погнать волну – отлично! Наклоняю ведро и плещу туда наотмашь – просто здорово, но лишь до половины. Приходится ведро поставить на пол и доливать уже сверху – не так быстро, но орудуешь двумя руками и меньше устаешь. Начинает ломить поясницу, а вот ногами я холода уже почти не чувствую, и это плохо.

Ведер получилось семь, притом последнее неполное. Куда подевалась вода из восьмого ведра – ума не приложу, да и не хочется прикладывать, я ведь не в школьном кабинете физики. Выводной, похоже, за мной следит: когда я собираю портянками остатки воды по углам, он влетает в камеру, хватает совок и уносит. Дверь при этом остается открытой на пару минут, и мне это нравится, я думаю про выводного хорошо. В сортире выводной берет ведро, аккуратно ставит в угол, ручка брякает. Ведет меня назад, командует забрать сапоги и портянки. У двери «своей» камеры я шепчу выводному: «Слышь, земеля, разреши в сушилку отнести, а то загнусь ведь на хрен».

Тот молчит и размышляет, потом тихо бормочет: «Давай».