Долг

Наш батальон в кино уже водили на неделе. И такая тоска по дому, по нашей школе на меня потом наехала, и стало так ясно, насколько я здесь огрубел и вообще оскотинился, что я не знал, куда себя девать. Воскресенье, свободное время, иди куда хочешь: к музыкантам, играть в волейбол, пить со стариками в чайной, в курилке слушать мат и анекдоты, жарить картошку у Ары или в собственной каптерке дорисовывать заказ – я здесь для солдат развернулся «по клеточкам»... И вот стою я на ступеньках клуба, все разошлись, курю, мне холодно. Огромный полк, а в нем мне некуда деваться. Пошел в свою казарму, вернулся с полдороги и стал искать Валерку. Не нашел. Потопал было к музыкантам, но там на ритму давно чешет другой, из молодых, и классно чешет. Короче, завалился я в свою каптерку, лег на топчан и заснул, а ночью напился у Ары. Такое вот вышло кино. В тот день впервые за все время службы я понял, что не только жду и жажду дембеля – я его боюсь. Здесь, в армии, давно все ясно и понятно, а что со мной будет там – не знаю. Гражданский поезд за два года ушел так далеко, что дай мне бог догнать последние вагоны, в то время как мои друзья давно забили все места в купейных первых. Мои друзья способнее меня, я это признал еще в школе. Особенно Сашка Дмитриев – отличный художник, не полковому маляру чета. Или Вовка Лузгин – тот вообще одарен всесторонне. Но в смысле жизни я покрепче их, я это чувствую. Есть в моих талантливых друзьях видимая мне слабина и непрочность. В морду дать не умеют, поэтому когда-нибудь жизнь даст по морде им. Пусть себе едут, я их люблю и зла им не желаю. И в поезд тот пристроюсь обязательно, а там посмотрим.

Мы бежим третий круг. Или четвертый – я не считал, задумался. Приклад автомата мерно шлепает меня справа пониже спины. Хорошая привычка отвлекаться пришла ко мне не сразу, но сама собой, и стало легче. Бежишь ли кросс, стоишь ли на посту, сидишь в ленкомнате или роешь окопы, самое важное – не зацикливаться на процессе. Иначе он, процесс, будет бесконечным и мучительным. Надо вспомнить что-нибудь, зацепиться взглядом, и в голове начнут крутиться всякие картинки, и ты уже там, по ту сторону, и время летит незаметней.

Под фонарем возле казармы уже трое. Длинный и маленький стоят навытяжку, а перед ними, уперев руки в боки, шевелит головой батальонный майор. Наш топот плотен и силен, но комбатовский фальцет перекрывает и его:

– Рота, стой!

Обычно с бега принято солдат перевести поначалу на шаг и лишь потом давать команду «стой» для исполнения в два счета, как того требуют наставления по строевой подготовке. А тут вся рота будто спотыкается, мы налетаем друг на друга, строй ломается, кто-то с характерным бряком роняет автомат. Я вижу, как майор наклоняется к ротному, потом делает шаг назад и машет ладонью, словно мух от лица отгоняет. Ротный совершает уставной поворот направо и уходит в темноту. Хорошо слышно, как меняется звук его шагов, когда с асфальта кольцевой дорожки он ступает на булыжник плаца.

– Старшина, командуйте, – брезгливо говорит майор.

– Ро-о-та!.. – во всю мощь запевает Пуцан.

– Перестаньте орать! – рявкает майор. И сквозь зубы невнятно ругается.

Второй час ночи, еще можно выспаться к подъему. Завтра наша рота после обеда заступает в караул, а там особо не поспишь, только урывками. Я мог бы сачкануть, но злюсь на ротного, вот и решил: пойду со всеми. Буду в караулке дуться в преферанс – отличная картежная игра, меня научили недавно. Еще один армейский плюс на дембель. Хороший багаж набирается: Лехины уроки на гитаре, основы карате, теперь вот «пулечка», и вообще здоровый стал, как лошадь, – вес сбавил, а силы набрал. В госпитале зажирел слегка, но за два месяца в полку жирок согнал, на брюхе снова мышцы обозначились. Ротный, кстати, хоть и ростом мал, но сложен обалденно. Когда на него стих находит, раздевается до пояса и крутится на брусьях перед ротой. Зол я на ротного, и жалко его. Мне до дембеля два месяца осталось, а ему?

Меня легонько трясут за плечо.

– Будь человеком, – шепчет Колесников, – сбегай за картошкой.

– Вали отсюда.

– У Ары выпить есть.

– Точно есть?

Каптерщик молчит, но слышно, как он садится на койке и начинает обуваться. Значит, есть. Честно говоря, ни жрать, ни выпивать мне не хочется. Но гадский дружище Спивак всем разболтал про госпитальную картошку и отмычку, и теперь ротные старики по ночам меня частенько просят сходить на полковую кухню.

– А сало есть?

– Конечно, есть, – отвечает мне Ара.

– Вот под сало и выпьете.

– Сходи, Сережа, – говорит Николенко и махом вылетает с койки. Он у нас гимнаст не хуже ротного. – Не спится что-то. Хочешь, я с тобой схожу.

– Валька сходит.

– Нет проблем! – Колесников вкусно крякает и потирает руки.

Смеюсь над ним и понимаю, что уже хочу и водки, и картошки с немецким салом, и разговоров в Ариной каптерке, где пахнет военным сукном и хозяйственным мылом, и этих морд родных, обрыдлых, вокруг электроплитки.

– Пуцан давно ушел? – спрашиваю дневального.

– Минут пятнадцать.

– Блин, опасно.

– Херня, – бормочет Валька. – Мы по краешку.