Долг

Нет, синдикат изменой родине никак не назовешь. Продавать – продаем, но не родину. К тому же синдикат – это порядок, а порядок всегда лучше беспорядка, даже с точки зрения начальства. Наверху не дураки сидят, они же понимают, что фарцовку пресечь невозможно. Существуют реальные экономические обстоятельства, ее порождающие, а экономика есть базис, так в советской школе нас учили, все остальное – надстройка. По идее, полковник Бивень должен объявить мне благодарность в приказе, а не сажать на гауптвахту и дело об измене заводить. Впрочем, командир полка может ничего и не знать про меня, дело Витенька завел самостоятельно. На то и особист, они народ отдельный.

Пошло все к черту. Какого лешего я забиваю себе голову дурацкими предположениями? Нет в этом никакого смысла. Пью воду из-под крана, выкуриваю сигарету и оглядываюсь. Пол кафельный, холодный, подоконник широкий, но весь я там не помещусь, ноги повиснут. Решившись, перекладываю бумагу и авторучку со стола на подоконник, сигареты со спичками прячу в карман, лампу осторожно ставлю на пол и боком вползаю на стол. Надо бы снять сапоги, пусть ноги проветрятся, в камере-то разуваться запрещают, но могу и не успеть привести себя в порядок, тогда летюха мне голову оторвет. Я сам кому угодно голову оторву, если этот кто угодно развалится на моем столе в ротной канцелярии.

Слегка подтягиваю ноги, но так, чтоб на столешнице лежали только голенища – наглеть не надо, это вредно. Кладу пилотку, поверх – ладони, приникаю к ним щекой и закрываю глаза. Полтора года в армии научили меня засыпать при любых удобных обстоятельствах, мгновенно и на четкий срок. Последнее – навык сугубо караульный. А еще за полтора года службы я приобрел способность не думать, если от тебя того не требуют. Раньше я полагал, что нормальный человек всегда и всюду непрерывно мыслит, внутренний голос с ним беседует... И только здесь, в армии, узнал, что думать-то особо не требуется: за тебя решают и командуют тобой другие люди. Твое дело – исполнять приказы: быстро, точно и в срок. Такая вот армейская формулировка. Очень, кстати, умная, пусть даже нелогичная: зачем, к примеру, быстро, если надо в срок? Ежели какой салага думает, что он закончит раньше и будет покуривать в тенечке с приятным чувством хорошо исполненной работы – черта с два. Ему немедленно найдут работу новую. Так что, товарищи, быстренько, точно – ив срок.

Ключ лязгает в замке. Ко второму его обороту я уже сижу в кресле, положив руки на стол. Заходит особист, я бодренько встаю и тут же ругаюсь про себя привычным матом. Все, блин, попался. Витенька в недоумении оглядывает голый стол, затем подоконник с бумагой и ручкой. Наклонив голову, рассматривает лампу на полу. Потом хихикает и шепчет:

– Спал, собака!

В голосе у Витеньки – восторг и уважение.

– Храпака давал! Под следствием!.. Геро-ой... Поди сюда.

Занимаю исходную позицию в центре кабинета. Бумаги снова на столе, и лампа с авторучкой. Лейтенант глазами обшаривает стол. Делаю три шага вперед и кладу перед ним сигареты со спичками.

– Садись, – говорит особист. Я присаживаюсь полубоком. Витенька толчком возвращает мне курево, достает из кителя другую пачку «Ельца», расстегивает ворот, крутит шеей.

– Виктор Батькович, ну его на хрен. – Голос у меня доверчиво-просительный, но без заискивания; когда надо, я это умею. – Что случилось? Я же ничего не знаю... Я к вам со всем уважением. Все, что надо, напишу, но вы мне – подскажите. Чужого брать не буду, я ведь не пацан, но если виноват – отвечу. Губа так губа, Виктор Батькович, но дисбата не надо. На хрена нам дисбат? Сами разберемся... На хрена нам полк позорить?

– У, ты как загнул! – особист вздымает брови и морщит лоб. – В дисбат ему не хочется... Какой дисбат? Тут трибунал и вышка, милый. Расстрел тебе корячится, а ты – дисбат, дисбат...

– Да ну вас, Виктор Батькович.

Самое удивительное, что я не испытываю страха, как будто особист пугает не меня, а кого-то другого. Ко мне его слова не липнут – не знаю почему, загадка психологии. Особист, помолчав, называет мне дату и время. Докладываю: той ночью в штабе, помню хорошо, делал сверку по тетрадям – нам изменили запас хода, и я пересчитывай заново количество заправок по броникам и танкам. Потом закрыл тетради в сейфе, запер кабинет, положил ключи в карман и пошел кемарить в комендантский взвод. Инструкция предписывает сдавать ключи под роспись дежурному по полку, но он сидит на первом этаже, наш отдел – на третьем, а комендантский отдыхает на четвертом, и ночью писарям лень бегать вниз-вверх. К тому же офицер дежурный вечно спит, штаб караулят солдаты-дневальные, им ключи не отдашь, а офицера тревожить невежливо. Поэтому писаря забирают ключи с собой в спальную комнату комендантского взвода. Мой сменщик спит там же, и утром, с подъемом, лезет мне в карман и идет открывать кабинет. Я же дрыхну до самого завтрака, так как ночью вкалывал и мне положено выспаться. А что положено, то в армии святое.