Долгая нота (От Острова и к Острову)

В тот день Илюху провожали в армию. Назавтра он отправлялся на призывной пункт. После сессии Илюха не стал выбивать отсрочку, прошёл комиссию, получил предписание, заранее побрился наголо и две недели слонялся по общаге, сверкая своим бугристым черепом.

Ольга запекла рыбу целиком. На проводах это стало основным блюдом. В комнату набилось человек двадцать. Илюха сидел на тумбочке пьяный, лысый и непривычно тихий. Дали аккордеон. Пробежав пальцами по клавишам, он отложил инструмент и обвел собравшихся потерянным и грустным взглядом.

— А ведь когда вернусь, мы на разных курсах окажемся, — вздохнул Илюха и отхлебнул из красной пластмассовой кружки.

— Ну и что? — Валентин положил руку другу на плечо. — Мы уже взрослые люди. Какая разница, кто на каком курсе? Это же не школа, когда девятикласснику дружить с шестиклассником западло. Если мне зимой отсрочки не дадут, то загремлю вослед тебе. И тогда восстановлюсь на твой же курс. Если весной следующей, то разница будет только год.

— Всё равно, это не то. В одной комнате мы с тобой, братан, уже не окажемся.

— Прекрати! Уговорим комендантшу, поменяемся, если что. Или комнату в городе снимем. Мы же хотели.

— Мечты. Всё мечты. Но, сдаётся мне, ты к тому времени женишься и будешь жить с Ольгой. А я останусь сам по себе. Один. А может быть, вообще меня не останется.

— Не нравится мне твоё настроение, — Валентин разлил портвейн по кружкам и чокнулся с Илюхой, — упадничество сплошное. Что с тобой вдруг?

— Предчувствия, братан. Предчувствия. Херовые предчувствия, — Илюха одним долгим глотком осушил кружку. — Пошли, покурим.

Они вышли в коридор. Валентин привычно направился к кухне, но Илюха кивком головы указал на лестницу. Они поднялись на пролёт вверх и расположились на ступеньках. На перилах висели банки из-под венгерского горошка, наполовину уже заполненные окурками. Илюха достал из кармана пачку кишинёвского Marlboro и протянул сигарету Валентину.

— Короче, я никому не говорил и тебя прошу молчать. Тут такое дело, Валька, — я в Афган попросился.

Валентин подавился дымом. Закашлялся.

— Рехнулся. Зачем? — Он уставился на друга, сидящего на ступеньке и опустившего голову.

— Не знаю, зачем. Почувствовал вдруг, что нужно себя испытать, что ли. Это такое важное для мужика испытание — война. Это чтобы себя понять, узнать себя самого.

— Иных способов понять себя не существует? — Валентин почувствовал, что злится на друга.

— Существует, наверное. Но тут… Мне сложно объяснить, — Илюха поднял голову и посмотрел на Валентина, — тут некое ощущение единственно возможного для меня пути.

— Метафизика!

— С каких пор чувства стали метафизикой?

— Хорошо. Назову иначе: идиотизм. Там уже всё заканчивается. Там война, которая никому на хрен не сдалась. Уже войска выводят. Никого туда не отправляют. Какого чёрта тебя туда несёт?

— Добровольцев отправляют. Там водилы нужны. А у меня права, ещё в школе на УПК получены. И вообще… Академик, мне своими глазами это увидеть надо. Понимаешь? Своими глазами. Брат у меня в Афгане воевал, одноклассники его. У нас, в Сатке, там каждый второй побывал. Мне как бы западло туда не идти.

— Детский сад, — Валентин сплюнул в пролёт, — все мальчики во дворе уже начали курить, а я не начал. Ну бред же. Бред! Ты учёный по своей натуре. Тебе нужно спокойно отбыть свои два года. Первый год служишь, второй за тебя служат, а ты к занятиям готовишься, книжки читаешь.

— Ладно. Не стану ничего объяснять, если не понимаешь. Но не говори никому. Очень тебя прошу. Для меня это серьёзно. И ещё, если уж на то пошло, суеверие. Пусть просто из армии ждут, а не из Афгана.

Илюха поднялся, подошёл к Валентину и сгрёб его в охапку.

— Эх, академик! А вернусь, так мы тут с тобой так оторвёмся! На всю катушку оторвёмся. И ещё. Чтобы ты меня совсем за идиота не считал: ветеранов Афгана ставят в льготную очередь на получение жилья. Надо смотреть в будущее, братан. Усёк?

Они вернулись в комнату. Илюха, поделившись секретом, повеселел, раздухарился, поднял на колени аккордеон, и до самого вечера из открытого окна общаги раздавался дружный нетрезвый хор.

Погиб Илюха в январе восемьдесят девятого. Подробностей никто не знал. Во время сессии в деканат пришла бумага за подписью военкома. В коридоре на стенде вывесили ватманский лист с фотографией, переснятой со студенческого билета Фотография в траурной рамке и надпись: «Деканат исторического факультета с прискорбием сообщает, что студент второго курса Полушкин Илья Александрович пал смертью храбрых при выполнении интернационального долга в Демократической Республике Афганистан». А через месяц война закончилась.

Теперь на стене возле стола Валентина в рамке под стеклом висела фотокарточка, снятая после сдачи первого экзамена: улыбающиеся Илюха и Валентин в обнимку, перед входом в общагу. Рядом Воскресенский с двумя авоськами, полными пустых бутылок. У Валентина в руках зачётка, у Илюхи лысая, потерявшая иголки ёлка с бумажной звездой на макушке. Снимала Ольга.

В декабре у Воскресенского неожиданно умерла тётка. Он позвонил Валентину и попросил помочь на похоронах.