Долгая прогулка

Сам город был задушен, поглощен, похоронен. В известном, вполне даже реальном смысле, не было больше никакой Огасты, также как не было толстух, симпатичных девчонок, напыщенных мужчин или обмочившихся детишек, размахивающих пухлыми облаками сахарной ваты. Не было больше суетливого итальянца, который бросал бы им ломти арбуза. Одна лишь Толпа, создание без тела, без головы, без разума. Толпа вся была Голосом и Глазом, и ничего удивительного не было в том, что Толпа была одновременно Богом и Мамоной. Гэррети чувствовал это, и знал, что другие тоже чувствуют. Это было похоже на прогулку между огромных опор линии электропередач, когда чувствуешь, как звенит в ушах, и каждый волосок встает торчком, а язык заполняет собой всю полость рта, а глаза словно потрескивают и разбрасывают искры, вращаясь в своих влажных глазницах. Толпа должна быть удовлетворена. Толпу следует бояться и боготворить. Толпе следует приносить жертвы, наконец.

Идущие брели по колено в конфетти. Они теряли друг друга и находили снова посреди бури из журнальных заголовков. Гэррети наугад выхватил листок из безумия окружающей тьмы и понял, что смотрит на рекламу бодибилдинга от Чарлза Атласа. Он выхватил другой — и оказался лицом к лицу с Джоном Траволтой.

И вдруг, на пике возбуждения, на вершине их первого на 202-м шоссе холма, оглядываясь на забитые людьми обочины и глядя на обожравшийся, пресыщенный город под ногами, они заметили пару бело-фиолетовых лучей, рассекающих воздух где-то впереди, как оказалось — для Мейджора, который уезжал теперь прочь в своем джипе, удивительным образом не замечая исполинских родовых схваток толпы вокруг себя.

Эмоциональные струны Идущих были, как уже говорилось, целы, просто сильно расстроены. Они кричали осипшими голосами, совершенно себя не слыша — все, кто остались, все тридцать семь человек. Толпа не могла знать, что Идущие кричат, но откуда-то она знала, каким-то образом она поняла, что круг соединяющий преклонение перед смертью с желанием гибели замкнулся еще на один год, и тогда она совсем свихнулась, извиваясь во все более усиливающихся судорогах. Гэррети чувствовал острую боль, разрывающую грудь, но не мог перестать кричать, хотя и понимал прекрасно, что находится сейчас в шаге от катастрофы.

Спас их всех Миллиган, тот, у которого были бегающие глазки: он упал на колени, зажмурившись и изо всех сил сжав голову руками, словно пытаясь удержать внутри рвущийся наружу мозг. Он скользнул вперед, вспахивая асфальт кончиком носа, в буквальном смысле стирая его о дорогу, словно мягкий мел о жесткую доску — как интересно, подумал Гэррети,

этот парень стирает свой нос об асфальт — а потом его милосердно уничтожили. После этого Идущие перестали кричать. Гэррети был страшно напуган болью в груди, которая не очень-то спешила уменьшаться. Он пообещал себе, что на этом с безумием завязывает.

— Приближаемся к твоей девушке? — спросил Паркер. Он не ослабел, но стал каким-то рыхлым. Таким он нравился Гэррети больше.

— Миль пятьдесят. Или шестьдесят. Где-то так.

— Ну и везет же тебе, Гэррети, сукин ты сын, — тоскливо сказал Паркер.

— Да? — удивился Гэррети. Он повернулся к Паркеру, чтобы посмотреть, не смеется ли тот над ним. Паркер был серьезен.

— Ты увидишь свою девушку и свою маму. А я кого увижу, прежде чем все закончится? Только этих вот свиней, — он показал толпе средний палец, а та взревела бессвязно, приняв жест за приветствие. — Я скучаю по дому, — сказал он. — И мне страшно. — Внезапно он закричал в толпу: — Свиньи! Вы все — свиньи! — а толпа взревела еще громче.

— Мне тоже страшно. И я тоже скучаю по дому... В смысле, мы... — он пытался найти слова. — Мы все слишком далеко от дома. Дорога отделяет нас от него. Я может и увижу их, но не смогу прикоснуться к ним.

— По правилам...

— Я знаю правила. Разрешен любой телесный контакт, при условии что Идущий не покидает дорогу. Но это не то. Там стена.

— Тебе, бля, легко говорить. Ты же все-таки их увидишь.

— Может от этого будет только хуже, — сказал МакФриз, неслышно подходя к  ним сзади.

Группа как раз прошла под мигающим желтым знаком на перекрестке Уинтропа. Уже оставив его за спиной, Гэррети развернулся спиной вперед и смотрел, как он пульсирует, сжимаясь и расширяясь — вселяющий ужас желтый глаз: открывается, закрывается.

— Вы психи, — дружелюбно сказал Паркер. — Пойду я.

Он прибавил скорости и вскоре почти растворился среди мерцающих теней.

— Он думает, мы влюблены друг в друга, — сказал МакФриз, развеселившись.

— Он что? — вскинул голову Гэррети.

— Вообще-то, он неплохой парень, — задумчиво сказал МакФриз. Он скосил веселый глаз на Гэррети. — Может он не так уж и не прав. Может именно поэтому я спас твою задницу. Может я влюбился в тебя.

— С моей-то рожей? Я думал, вы, извращенцы, любите смазливых, — все же он чувствовал себя неловко.

Внезапно, ошарашивая, МакФриз спросил:

— Дашь мне тебе подрочить?

Гэррети резко выдохнул:

— Какого...