Долги наши

— Разжалуетесь в рядовые. Сдайте командование. Спасибо скажите, что мы вас не расстреливаем.

По дороге командир объединенных отрядов долго молчал. Он хмурился, перебирал вожжи, зло причмокивал губами, посылая вперед жеребца.

— Я его только потому не расстрелял, — сказал он о командире отряда, — что знаю корни этого дела. Консерватор, понимаете, мозги у него по шаблону крутятся. Привык, понимаете, что бой начинается с артподготовки, — так он и дует…

Отряд, которым командовал ныне разжалованный командир, ушел далеко на север и имел задание действовать в контакте с наступающими частями Красной Армии. Командование соединения дало отряду по радио задание напасть на пункт К.

Командир отряда, недавно назначенный на эту должность, повел свой отряд. Он разведал предварительно огневые точки противника и из трофейных минометов устроил перед нападением огневую подготовку, то есть он поступил так, как действовал бы, командуя регулярной частью на фронте, а не партизанским отрядом в тылу у врага.

Как только они дали первый выстрел, огневые точки врага насторожились и открыли ураганный огонь по наступающим. И самое главное: то, чем сильны партизаны, — неожиданность — была потеряна.

Отряд понес большой урон и не выполнил задания.

— Сколько-то фашистов они там, конечно, положили. Но это не коэффициент, — говорил командир. — У нас соотношение должно быть, самое малое, один к двадцати, а стремиться надо, чтобы было один к ста. На одного погибшего партизана должно быть уложено сто фашистов. У нас особая калькуляция. Погубил он своей шаблонной головой людей. Жаль. Какие были люди…

СВАДЬБА

Мы пришли в деревню. Несколько домов было разрушено — утром здесь была бомбежка. Решено было двигаться дальше ночью.

Зашли в дом. Нас встретила приветливая бабка.

— Здравствуй, Николай Григорьевич, здравствуй, кровинка, — сказала она командиру. — Ох, тут у нас и грохотание утром было. Так пешом и ходили самолеты, прямо по земле. У нас все в подпол полезли. Гляжу, где они? А они в подпол спрятались. Ох, и накидал он тут бонбы!

Вошли еще другие женщины, обступили нас.

— Здравствуйте, Николай Григорьевич.

— А мы теперь в байне живем, — дома не осталось.

— Как вспомню, что было, — ни питенье, ни яденье.

Командир спросил бабку:

— А ты что во время бомбежки делаешь? Куда прячешься сама? Тоже в подвале небось?

— Я-то? В кровать мырну и голову под одеяло.

— И не страшно под одеялом?

— Не, под одеялом не страшно.

В избу вошло двое — статный парень с курчавыми золотыми волосами, выбивающимися из-под шапки, розовощекий, круглоплечий, увешанный, как полагается партизану, разнообразным оружием, и с ним девушка — небольшая, с остреньким носом и быстрыми глазами.

Она была в белом полушубке, на боку у нее висел огромный «парабеллум», взятый у убитого ею лично фашиста. Теперь девушка уже не воевала — ее перевели в медицинские сестры в том же отряде.

У парня до войны была не слишком воинственная профессия, — он заготовлял молоко в районе. Когда ушел партизанить, первое время волновался, что в районе продукция киснет, потом махнул на продукцию рукой и забыл про нее.

Парень попросил у командира разрешения обратиться. Потом он что-то долго мямлил насчет того, что, мол, война войной, а жизнь жизнью, что жизнь не останавливается, бывают чувства. Говорил он довольно неконкретно, и девушка, перебив его, подала рапорт.

Там было сказано так: «Командиру товарищу В., от такого-то — фамилия, имя, отчество, должность и от такой-то — фамилия, имя, отчество, должность. Рапорт. В виду обстоятельств личного характера просим Вас разрешить нам войти в брак». И две подписи.

Партизан сказал:

— Хочется, товарищ командир, все ж таки оформиться.

Командир повертел рапорт в руке.

— Это бы, собственно, комиссару надо… Ну, да ладно. Давай карандаш. — И написал в левом верхнем углу резолюцию: «Считать брак состоявшимся».

Вечером, перед нашим отъездом, справляли свадьбу.

Девушки высокими голосами пели частушки:

Думал Гитлер в десять днейВсех запрячь нас в дышло,Скоро в лужу сел злодей,Ни черта не вышло.

Переборы баяна, отыгрыш — и снова:

Полюбила я лесочки,Партизаны там сидят,Я снесу туда платочек,Пирожки в нем — пусть едят…Собирайтесь, девки, в кучу,

Пойдем Гитлера давить,Распроклятая немчураНе дает спокойно жить.

Мы вышли на улицу. Сияющая холодная ночь. Над крутым обрывом высокие ели. Луна отбрасывала резкие тени на бело-зеленый снег. Из избы доносились тонкие девичьи голоса:

Партизана и любила,Партизана тешила,Партизану на плечоСама винтовку вешала…

Мы пошли вдоль деревенской улицы.

Здесь, в этой деревне, помещался партизанский госпиталь.