Долгие прогулки. Практический подход к творчеству

Жалости к себе нет никакого дела до нашего духовного статуса. Она глуха к нашим энергичным попыткам вновь воспрянуть духом. В случае художника жалость к себе формирует хронический и труднопреодолимый творческий блок. У жалости к себе всего одна задача: остановить нас. Если попадешь в эту трясину, можно и не выбраться. Я убеждена, что жалость к себе наверняка присутствовала на знаменитой вечере в Гефсиманском саду. Это именно ее дьявольский голосок шептал: «Ты еще можешь все это прекратить. Они все равно тебя не оценят».

Мысль «они все равно тебя не оценят» часто становится триггером вспышки жалости к себе. Пожалуйста, помните, что «они» (под которыми мы обычно подразумеваем критиков или даже еще более аморфное понятие – «публика») не имеют никакого отношения к вашему самоуважению.

Жалость к себе фокусирует внимание на том, как воспринимают нас, а не на том, что воспринимаем мы. Она лишает творческих сил, убеждает, что мы ни на что не способны и никогда ничего не добьемся. И даже если уже чего-то добились, ее не интересует реальная самооценка. Она заинтересована лишь в одном: остановить нас. Для художника фокусироваться на шансах «против» – все равно что выпить отравленного зелья. Сразу пропадают силы. Если думать, что внешний мир невозможно огромен, а мы малы, слабы, беспомощны и растерянны, тогда, конечно, начинаешь чувствовать, что пытаться что-то изменить бессмысленно, да и мир все равно ничего лучшего не заслуживает, правда же?

Красота так же относительна, как свет и тьма.

Пауль Клее

Жалость к себе никогда не спросит: «Ладно, а сам ты что думаешь о том, что делаешь, как живешь, чем занимаешься?» Этот вопрос может спутать ее карты и направить наши мысли в каком-нибудь интересном направлении. А она не хочет, чтобы кто-то путал ее карты. Это она хочет запутать нас и совсем сбить с толку – как тот старомодный двойной мартини, который сбивал на пол одним ударом.

И жалость к себе хочет сбить вас на пол, а пол ощущаешь как пол, даже в творческом пентхаусе. Атак со стороны жалости к себе не избежать ни одному художнику, сколько бы «Оскаров» ни смотрело на него с каминной полки. Не избежать, сколько бы «Национальных книжных премий» ни украшало их кабинет. Не избежать, да и не надо: приступ жалости к себе свидетельствует, что вы вот-вот добьетесь чего-то значимого.

Жалость к себе – это знак. Переступив через нее, мы бросаемся вперед. Всем известно, что жалость к себе отличается от мутного оцепенения депрессии. У нее есть острая, как стекло, грань. И этой острой гранью мы можем порезать на мелкие кусочки свое чувство безнадежности. Иными словами, при правильном использовании хорошая доля жалости к себе может стать толчком к творческой деятельности. И вот вы уже спрашиваете: «Что дальше?»

Если не пытаться лечить острый приступ жалости к себе потоками мартини, случайными любовными связями, переработками и перееданием, он может стать сигналом того, что вы или вот-вот заболеете, или выздоровеете. Причем ваша здоровая сторона не переносит жалости к себе и поэтому нацелена на действия. Интересно, что эти действия совершенно не обязательно должны начинаться с понукания себя. Хорошая стартовая точка – сострадание: «Конечно же, тебя обидели. Не поняли твою работу. Поплачь немного».

Может показаться

, что жалость к себе основана на недостатке понимания со стороны других, на самом деле она проистекает из собственного пренебрежения своим «я» и своими проблемами. Несколько слезинок, пролитых над плохо принятой работой, секундное сострадание вполне реальной усталости или горю – короче, немного искреннего участия способно очень быстро отогнать приступ жалости к себе. Когда мы говорим: «Ну конечно же, ты чувствуешь себя ужасно», – то находимся на пороге чего-то интересного, поскольку следующий вопрос прозвучит так: «Если я чувствую себя так ужасно, то что я могу изменить?»

Вера состоит в признании доводов души; неверие – в их отрицании.

Ральф Эмерсон

«Поэты с классическим образованием не считают меня равным», – всхлипываем мы, а потом начинаем изучать магистерские программы. Кто-то публично замечает, что в нашей живописи проявляется тенденция к чему-то непростительному – скажем, куда-то уходит романтическая грусть, и мы думаем: «Я покажу им романтику! Я покажу им мерцающий свет!» – и копаем глубже, совершенствуем технику, в итоге добиваясь еще большего. Если проявить настойчивость, то фатальный артистический «недостаток» часто превращается в достоинство. Так было с гиперэкспрессивностью скрипачки Нади Салерно-Зонненберг. Так было с грубоватой «солдатской» прозой Хемингуэя.