Долгий путь на Бимини

Спустившись в шлюпку, он аккуратно уложил подарок в ложбинку между шпангоутами и сел на весла. Ти-Жак направил лодку к невысоком мысу, обрамлявшему бухту с севера, – тому самому, о котором шептала Каррересу Беглая. Там, выступая за линию джунглей, отдельно росло раскидистое манговое дерево. Под ним и похоронили Реме. Над могилой установили продолговатый камень с именем. Ти-Жак попытался было припомнить какую-нибудь католическую молитву и бросил, не произнеся и пары фраз, – да и какой смысл был молиться над могилой язычницы исчезнувшего племени, чьи обряды давно были забыты, а заброшенные боги ушли… Помолчав, они втроем вернулись к устью. Дальше ждать было бессмысленно: русло пересохло, море занесло его песком, и даже в самый высокий прилив вода вряд ли поднималась здесь выше, чем на полфута. Переложив провизию и воду в рюкзаки, они зашагали вверх по реке: впереди – Карререс с рыбой-компасом в руках, Элли и Ти-Жак – следом.

Они давно прошли мангровые заросли, а русло все петляло и ветвилось, то и дело теряясь в болотистой почве, исчезая в зарослях тростника, где под ногами чавкала жирная грязь, пучившаяся метановыми пузырями, а неподвижный горячий воздух звенел от пения москитов. Вместо благородных великанов, сплетающих ветви в зеленые своды тоннеля, на берегах остался лишь гнилой бурелом, едва заметный под бурно разросшимся подлеском. От подернутых ржавой пленкой луж поднимался пар и натужно колыхался тяжелыми пластами на уровне щиколоток.

Постепенно Элли впала в подобие транса. Мир подернулся сумраком; сквозь полуопущенные ресницы чудилось, что края предметов расплываются и светятся бледным синеватым пламенем. Элли казалось, что она всю жизнь идет по этому болоту, автоматически переставляя ноги и заботясь лишь о том, как бы не потерять из виду широкую спину человека, идущего впереди, – а он истаивал, сливался с миром и растворялся в нем, и вот уже Элли шла одна, не зная куда, помня лишь, что надо идти. Здесь не было ни запахов, ни звуков, мир умер, превратился в могильную землю, но страха не было, была лишь безграничная тоска и на дне ее – надежда, что болото не вечно, что если не останавливаться, то рано или поздно выйдешь туда, где есть чистая вода и свежий ветер…

Элли больно ударилась носом об спину Карререса и очнулась. Нещадно ныли стертые ноги. Тело зудело от грязи, пота и комариных укусов. Голова шла кругом. Солнце казалось огромным утюгом, который все падал и падал прямо на макушку, – а от раскаленных камней под ногами, присыпанных истлевшими в скрипучую пыль листьями, несло жаром, как из печки. Кто-то подтолкнул Элли в спину, и она машинально сделала несколько шагов – идти пришлось в гору, такую крутую, что пришлось упираться руками в обжигающую гальку. Это было невыносимо, но когда она подумала, что сейчас упадет, откуда-то сверху протянулась рука.

Элли втянули на рассохшиеся мостки. Тень. Льющаяся в пересохший рот вода – степлившаяся, но все равно безумно вкусная. Озабоченный голос откуда-то издалека, из древесной кроны.

– Я нормально, – прохрипела Элли и снова потянулась к бутылке с водой.

К источнику отправились на следующий день – накануне сил едва хватило на то, чтобы подвесить гамаки. Старый лагерь Брида давно развалился, и Карререс с Ти-Жаком встали прямо у дома хранительницы. Гамак Элли повесили на веранде: дом был слишком запущен, полон пыли, сухих листьев и дохлых насекомых, и только сонливые от жары гекконы слегка оживляли пустые комнаты. Проснувшись, Элли не смогла сдержать стон: тело болело так, будто накануне она прошла не десяток миль, а по крайней мере сотню. Мысль о том, чтобы лезть по камням к источнику, приводила в ужас, но Карререс был непреклонен.

Элли карабкалась следом за Каррересом, цепляясь за желтоватые стебли – жилистые плети с бледно-зеленой мясистой листвой давно вытеснили памятные Каррересу нежные вьюнки и колючки с яркими цветами. Обнаженное дно озера сверху походило на темно-серую воронку, чудовищный рукотворный карьер, залитый неровным асфальтом. На его краю рыжела крыша дома; рядом поднимался сизый дымок – там возился Ти-Жак, отказавшийся идти к источнику. Гранитный утес, с которого когда-то падал в озеро ручей, походил на бетонную стену, и гранатовое деревце на камне у его подножия было еле живо – чахлое, пожелтелое. Но джунгли на склонах долины, хотя и поблекли, были по-прежнему живы, и это было хорошим знаком.

Карререс петлял, выбирая дорогу. Паутина все еще пересекала щели между валунами, но выглядела странно: слишком густая, без намека на геометрическую правильность и симметрию, будто эскизы для нее рисовал художник-абстракционист. Редкие мошки трепетали в липких нитях, но ни один паук не торопился к добыче. Камни под паутиной были усеяны сероватыми катышками, – присев на корточки, Элли поняла, что это мертвые паучки. Иссохшие, с судорожно поджатыми лапками, они, казалось, умерли от истощения, надорвавшись над своей безумной работой.