Долгое дело

Дворы расцвели. Вздыбились зеленью чахлые газоны, зацвели голые балкончики и зазеленели луком подоконники. И запах берез, берущий за душу запах берез, которые так мощно пахнут только в июне. Этот запах был везде, даже там, где березы и не росли, и казалось, что сочится он из асфальта и стекает с крыш домов.

– Ира, подождите меня, я заскочу в этот подвальчик…

Она не успела ответить и даже не успела потупиться от того, что ее кавалер захотел в подвальчик. Петельников легко перешагнул газон, спустился по ступенькам куда-то под фундамент, открыл железный щит и пролез в узкий проем, видимо, в дверцу для технических нужд.

Прошло минут десять. Ира тревожно посматривала на подвал, где было темно и тихо. Необычный парень, странный поступок и мрачный подвал. Все-таки он не артист. Те галантнее, те даму не бросят. Может, ей обидеться?

Сначала она услышала резкий, вроде бы металлический визг, когда металл проедется по металлу. Этот визг захлебнулся, но вместо него из подвала вылетел отчетливый кошачий вопль, тоже придушенно смолкший. Затем в темноте подвальной амбразуры забелел Петельников…

– Ира, знаете ли вы, что в Нью-Йорке двести тысяч бездомных кошек? Только не обижайтесь.

Он сильно дышал, прижимая к животу полосатого и чумазого кота, который ошарашенно смотрел на июньское небо громадными глазищами с поперечными зрачками.

– Ой, у вас рука в крови!

– Ничего, до утра заживет.

– А одежда-то…

Брюки заиндевели от пыли, темные полосы разлинеили плечо, с головы сыпалась угольная пыль.

– Теперь вы поняли, что у меня за работа?

– Нет, – тихо ответила она, вообще ничего не понимая.

– Я заместитель директора зоомагазина.

– И зачем этот…

– Товара-то не хватает.

– Он же дикий!

– Одичавший.

Кот обреченно молчал, зло работая хвостом, с которого тоже вроде бы сыпалась угольная пыль.

Ира стояла немощно, не зная, что же будет дальше. Вернутся ли они туда, где встретились? Пойдут ли вперед? Разойдутся ли по домам? Вероятно, не знал этого и Вадим, негромко бормотавший в кошачье ухо:

– Информации у тебя маловато, счастья своего не понимаешь…

Кот только вертел хвостом и жутко урчал нутряным голосом.

– Я пойду домой, – наконец решила Ира.

– Из-за киски? – удивился он. – Вот и парадная моих друзей…

В дверь звонила она, – Петельников держал этого зверя двумя руками. Вадим перешагнул порог и весело поздоровался:

– Как говорят на собраниях: сколько отсутствующих среди присутствующих?

Лида молча взяла пленника, который вдруг пошел к ней вроде бы сам.

– Вот что значат женские руки! Знакомьтесь, это Ира. А это супруги Рябинины.

– Вадим, покажите рану. – Лида уже определила кота на кухню и стояла с йодом и бинтом.

Петельников дал руку и посмотрел ей в глаза тем взглядом, смысл которого знали лишь они: «Как девушка?» Лида на миг подняла глаза к потолку, как закатила. И он не понял – очень хороша или очень наоборот.

– Котик ваш? – спросил Рябинин гостью.

– Котик мой, – уточнил инспектор.

– Позвони в райотдел. Тебя ищут…

– Везде найдут, – с гордецой удивился инспектор, берясь за аппарат.

Секунд через десять он положил трубку и обвел всех уже пустым взглядом.

– Что? – спросил Рябинин.

– Попугай взбесился, – ответил инспектор не ему, а своей спутнице.

– Разве они бесятся? – удивилась Ира.

– Иногда. Ну, я поехал…

Петельников затянул потуже бинт, подмигнул Рябинину, отвесил общий поклон и спросил на прощание:

– Итак, сколько отсутствующих среди присутствующих?

Из дневника следователя. Есть пронизывающий вопрос – зачем? Тот самый вопрос, который будет разбивать все ошибочные мысли. Беспалов утверждает, что мы живем для труда… Но зачем? Трудиться-то зачем? И у него не будет ответа, кроме этой замкнутой цепи: живем для работы, а работаем для жизни… Нет. Труд не может быть смыслом жизни уже хотя бы потому, что у него тоже есть цель. Он сам для чего-то…

Рябинин надел белый халат…

Утром, сразу после зарядки, ему дважды звонили по телефону Петельников и Беспалов. Продавщицу ювелирного магазина с инфарктом миокарда увезли в больницу, где Петельникову разрешили задать ей лишь один вопрос: кого она подозревает?

По описанию выходила Калязина. Больную требовалось срочно допросить, нужен был официальный протокол. И дело поручили Рябинину, как уже знающему Калязину.

Он надел белый халат, увидел себя в зеркале и усмехнулся: вылитый Айболит, только сумки с крестом не хватает.

Лекарственный запах в коридоре его испугал. Почему?

В двадцать четыре года, когда ему вырезали аппендикс, он и скальпеля не испугался: разговаривал с хирургом, шутил с сестрой и спрашивал, не зашила ли она в живот его очки, поскольку будет жаль импортной оправы. А теперь вот присмирел, словно шел узнать собственный диагноз.