Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

А я всё растолковывал и объяснял. По-моему, я за всю свою жизнь не болтал языком столько, сколько в те дни. Когда я выговорился, все кто держал уши открытыми, знали, как зарядить мушкет, как заколотить пушку, чтоб из неё нельзя было стрелять, как ударить ножом снизу, чтобы поддеть грудную клетку и нанести тяжкое увечье, — в общем, постигли все маленькие хитрости, которые я сам подхватил на суше и на море за десять лет плавания с Уилкинсоном. Теперь я мог быть уверен: кое-кто из рабов с «Беззаботного» станет весьма незавидным приобретением, покажет своим будущим хозяевам, где раки зимуют. Если эти невольники рано или поздно не поднимут восстание, то уж во всяком случае сбегут к засевшим в горах маронам. Это было ясно, как церковное «аминь» или как дважды два четыре… и казалось мне довольно изрядной местью. Чем я по-настоящему горжусь в своей жизни, так это тем случаем, когда я поднял боевой дух негров, — несмотря ни на что, в том числе на полное отсутствие у них надежды и сил к сопротивлению.

Я даже не успел толком обдумать собственную судьбу, и мне напомнил о ней первый помощник, внезапно объявившийся в трюме за несколько дней до нашего прибытия в порт.

— По-моему, Сильвер, — сказал он, — на борту «Беззаботного» ты наказан достаточно.

— Мою подпись на круговой грамоте подделали, сэр, — как можно уважительнее ответил я.

— До меня дошли такие слухи, но решать этот вопрос будет суд. Если ты говоришь правду, тебя, естественно, признают невиновным и освободят. А пока что тебя хочу освободить я. Негоже выпускать отсюда белого в толпе негров, это может быть превратно истолковано.

— Сэр, — со всей присущей мне убедительностью взмолился я, — у меня слишком много врагов среди членов команды. Если дело дойдёт до суда, кто прислушается к моему слову против остальных? Нет, сэр, ничего хорошего из этого не выйдет. Меня повесят. Неужели не хватит того, что меня килевали и продержали два месяца в этом аду?

С минуту помощник хранил молчание.

— Что ты предлагаешь? — наконец спросил он.

— Продайте меня с аукциона вместе со всеми, для работы по контракту.

— Это невозможно, — сказал помощник, удивлённо глядя на меня. — Ты же белый человек, христианин.

— Тех, кто нанимается по контракту, тоже пускают с молотка, хоть они и белые.

— Да, но не вместе с неграми.

— Как вы не поймёте, сэр? Это для меня единственный шанс задобрить моих супротивников. Они будут счастливы, если меня продадут, как раба. По-ихнему, для человека моего склада лучшего наказания и не придумать. Они вполне удовлетворятся тем, что меня унизят и смешают с дерьмом.

Помощник долго молча смотрел на меня.

— На этом судне нет ни одного человека в здравом уме, кроме вас, — прибавил я. — Вы должны понять.

— Пусть будет по-твоему, Сильвер, — резко проговорил он, — но, видит Бог, это выше моего разумения.

— Ничего, сэр. Спасибо большое, сэр. Будьте уверены, Джон Сильвер не забудет вашей услуги.

— Это уж точно, — ответил помощник. — После двух лет работы на плантациях ты едва ли сможешь такое забыть. Что ж, тебе будет некого винить, кроме самого себя.

— Да, сэр, мне и в голову не придёт винить кого-нибудь другого.

Итак, наше путешествие длилось два месяца, что было по всем меркам очень хорошо и удачно. Мы потеряли около пятой части груза от оспы, стойкой меланхолии и прочих напастей. Для такого капитана, как Баттеруорт, который старается забить трюм под завязку, это были сущие пустяки, и его семья, если таковая у него имелась, наверняка возблагодарила Господа за приличный барыш, и не только потому, что в предписаниях капитану оговаривалась его обязанность отправлять благодарственный молебен при успешном завершении невольничьего рейса.

Судно также лишилось почти трети команды, однако и тут горевать было не о чем. У этих моряков всё равно не было за душой ничего, что можно было бы поставить на карту судьбы, поэтому они проиграли единственное своё достояние — собственную жизнь. На месте капитана или судовладельца поблагодарить Бога следовало также и за это, хотя, разумеется, втихомолку. Обратный переход не требовал стольких рук, как перевозка рабов, а тут представилась возможность избавиться от части экипажа самым что ни на есть натуральным образом. Но слушайте и дивитесь: из тех, кто протянул ноги в этом рейсе, не оказалось ни одного заговорщика. Им пришлось дожидаться часа, когда они попадут под начало Робертса и будут повешены в Кабо-Корсо или Кейп-Косте вместе с ещё сорока шестью пиратами, в число которых входил и Скьюдамор (как предписывала традиция, на цепях, ниже уровня прилива), и случилось это в году 1722-м от Рождества Христова.

В общем, рейс прошёл благополучно, по крайней мере, для непосвящённых, но Скьюдамор и заступивший место Баттеруорта первый помощник с облегчением вздохнули, когда на борт судна поднялись военные и освободили их от дальнейшей ответственности за судьбу африканских туземцев. Что и говорить, жителям Сент-Томаса ещё не доводилось видеть ничего подобного тем невольникам, которые сошли на берег со славного судна под названием «Беззаботный».