Доля правды

— Но подобная антисемитская вылазка заслуживает, пожалуй, специальной трактовки? — гнула свое журналисточка. — Особенно в городе погромов, в стране, где до сих пор процветает антисемитизм и где случаются выходки на почве ксенофобии.

— Если вам известны какие-либо антисемитские выходки, будьте добры, сообщите в прокуратуру. Мне на сей счет ничего не известно, и, судя по всему, следствие по делу Эльжбеты Б. не имеет с ними ничего общего.

— А я, чтоб вам было известно, просто хочу написать правду. Поляки действительно заслужили того, чтобы знать о себе правду, а не только хорошенько простиранные и выглаженные рассказики об их героизме.

Кое-кто из журналистов захлопал, и Шацкому вспомнилось, как аплодировали Лепперу [47], когда тот, рассуждая вслух, можно ли изнасиловать проститутку, загоготал. Да, та сцена открыла правду о польских СМИ. С последним замечанием дурнушки он как раз был согласен, однако в нем нарастало ощущение бессмысленности и потери времени. Он взглянул на Мищик и Соберай — те сидели перед камерами как вкопанные, будто цирк был рассчитан на весь день.

— Отлично, пишите правду, — увы, ему не удалось скрыть презрения, это он разглядел на ее лице, — глядишь, послужите примером для своих коллег по перу. Последний вопрос, и нам надо браться за работу.

— Вы антисемит, пан прокурор?

— Если вы — еврейка, тогда, да, я — антисемит.

5

Был злой как черт. Чтобы избежать разговора с Мищик, после конференции сразу же исчез в своем кабинете. Перебросился парой слов с Соберай и позвонил Вильчуру, чтобы узнать, как продвигается следствие, но продвижения и не намечалось. Свидетелей не появилось, следов крови не найдено, просмотр видеозаписей с иных камер не принес результатов, Будник торчал дома. Допросы очередных знакомых Эльжбеты Будниковой подтверждали лишь одно: прекрасный человек, веселая, жизнерадостная общественница. Не все восторженно отзывались о ее замужестве, но все без исключения повторяли: «Во всяком случае, они дружили». И чем сильнее разбухали папки, тем в большей степени Эльжбета становилась безупречной, тем слабее угадывался мотив, тем быстрее прокурор Теодор Шацкий погружался в отчаяние. Он с трудом сдержался, чтоб не сесть в машину и не выехать навстречу Шиллеру, допросить его где-нибудь на полпути, лишь бы только что-то сделать, что-то разузнать, сдвинуть дело с мертвой точки.

В надежде зачерпнуть чистого воздуха и освежить мысли он вышел из прокуратуры, оставил позади стадион — место непрекращающихся заварушек в защиту палаток с картошкой — и по Старомейской направился в сторону костела Святого Павла, минуя по дороге виллы сандомежской элиты и парк Пищеле, заложенный недавно в ущелье того же названия. Раньше Шацкий этого места не знал, но не трудно было представить его себе этаким типичным медвежьим углом, где в любое время дня и ночи легко распрощаться с целомудрием не по своей воле. Шел он торопливо, решительным шагом. Было настолько тепло, что он расстегнул плащ, изморось оседала на одежде, облекая его в неземные искрящиеся доспехи.

Он дошел до костела и расположенного при нем живописного кладбища. Тучи растаяли, и теперь прекрасно проглядывалось взгорье с сандомежской старой частью города, от которого Шацкого отделял небольшой яр. Город выглядел отсюда как корабль, плывущий по уже зазеленевшим лугам. Высокий шпиль кафедрального собора помечал нос, дома казались расставленными на борту контейнерами, мачта ратушной башни приходилась точно на середину судна, а на корме обозначился пузатый контур Опатовской башни. С этого места Шацкий хорошо различал характерный, кряжистый силуэт синагоги и растущие у ее подножья кусты, где было найдено мертвое тело.

Он стал спускаться к городу, продумывая всевозможные сценарии произошедшего. Каждый из них начинался с главной предпосылки: либо убийца Будник, либо нет. Каждый оказывался бессмысленным. Чувствуя нарастающее разочарование, он шел все быстрее, миновал замок и когда наконец остановился возле собора, с трудом перевел дух.

Собор оставлял желать лучшего — здоровенный, этакая кирпичная готическая громадина с прилепленными барочными элементами на фасаде. Можно не сомневаться, что все здешние экскурсоводы, расписывая его древнюю историю, ливмя лили потоки меда и глазури, но на Шацкого здание не произвело особого впечатления, в частности из-за того, что самая красивая его часть — высокий шпиль — оказалась, как он недавно выяснил, результатом неоготической перестройки конца XIX века. Он подошел к боковому входу, где красовался новенький, видимо, только сегодня пришпиленный листочек с надписью «Фото- и видеосъемка категорически запрещены!!!». Судя по всему, средства массовой информации уже задали перцу ксендзам.

Он вошел внутрь.