Доля правды

Казалось, с каждой композицией людей становилось все больше, орали они все громче, а скакали все выше, под сводом сгущалось облако эндорфинов, пот оседал на металлической решетке, и было в этом что-то от племенных танцев, которые напомнили ему старые варшавские клубы, куда он ходил лет сто назад на концерты «Культа». Первая группа, музыкально гораздо интереснее, местами смахивала на Soundgarden [70], местами — на Megadeth

[71], но более плоская и без их неожиданностей. Шацкому больше пришлась по вкусу вторая, от нее исходила динамическая, свежая энергия в стиле Load/Reloadамериканской группы Metallika

. Пели они по-польски, у них были замечательные тексты, все в миллион раз интересней и в триллион раз аутентичней, чем у звезд на радио «Зет», прошедших не через одну пластическую операцию.

А где-то там наверху продолжалась нормальная жизнь. Дорожная полиция на мосту проверяла выезжающие из города машины, патрули с погашенными мигалками прочесывали боковые улочки, высматривая маленькую фигурку с рыжей шевелюрой. Стоя в темной кухне, Ежи Шиллер посматривал на доглядывающих за ним мужчинами в темно-синем «опеле-вектра», запаркованном возле его калитки. На нем была та же рубашка с закатанными рукавами. Спать ему не хотелось. Леон Вильчур смотрел третью серию «Инопланетянина» и не курил — инспектор никогда не курил у себя дома. Барбара Соберай в очередной раз завела с мужем разговор старых супругов, и хоть касался он волнующего вопроса — усыновления, — все равно от него за версту несло рутиной и убеждением, что, как обычно, ни к чему-то этот разговор не приведет. Судья Марыся Татарская глотала «Таинственный сад» [72]в оригинале, внушая себе, что шлифует язык, а на самом деле хотела еще раз перечитать роман и растрогаться до слез. Мария «Мися» Мищик уминала колбасу — ее уже воротило от своих, ставших опознавательным знаком, пирогов и тортов — и смотрела по «Польсат-Ньюз» на фотографию Будника, сделанную полицией во время последнего допроса. Какой же должна быть работа политика, думала Мищик, если Будник выглядит так плачевно — от него осталась половина. Да еще этот пластырь. Супруги Ройские преспокойно посапывали в объятиях морфея, не отдавая себе отчета в том, как немного есть на свете пар, которые спустя сорок лет после свадьбы все еще спят под одним одеялом. В двухстах двадцати километрах оттуда, в варшавском районе Грохув, Марцин Лудень, как и миллионы других четырнадцатилетних, исступленно занимался рукоблудием, думая обо всем на свете, только не о предстоящей на будущей неделе поездке в Сандомеж. Роману Мышинскому вновь снился фарфорово-белый мертвец, который, как истукан, тащился за ним по пятам в синагоге, а он не в силах был от него удрать, потому что всякий раз спотыкался о груды исписанных кириллицей книг.

А где-то там внизу прокурор Теодор Шацкий самозабвенно вертелся в зажигательном ритме рок-н-ролла. Схватив Клару за руку, крутился, пока оба они не потеряли равновесия, опьяневшие от пива и эндорфинов, каштановые волосы приклеились к ее вспотевшему лбу, лицо блестело, блузка под мышками взмокла от пота. Запыхавшись, они все же нашли в себе силы, чтоб прокричать припев.

— О мой Боже, хуже быть не может! — надрывался Шацкий, не покривив душой. — Не хочу терпеть униже-е-нья!

Не дожидаясь бисов, он набросил на Клару свою куртку и, как добычу в пещеру, приволок ее в квартиру на Длугоша. Пахла она потом, пивом и сигаретами, каждая частица ее тела была горячей, мокрой и соленой, и Шацкий впервые подумал, что крики ее и стоны вовсе не вульгарны.

Потрясающий вечер. И хотя Шацкий не засыпал счастливым, то уж точно — безмятежным, а последней его мыслью было: утром он оставит малышку в постели — незачем портить ей и себе этот исключительный вечер.

Глава пятая

воскресенье, 19 апреля 2009 года