Доля правды

— Честно? Не имею ни малейшего понятия. Наверно, в чем-то другом, не в убийстве ради убийства. Будникова была здешней общественницей, Будник — известным местным политиком, оба имели множество связей с этим городом. Место преступления лежит точно посредине между тремя самыми крупными достопримечательностями: замком, собором и ратушей. Оба тела найдены в Старом городе. Если бы мне пришлось с кем-то поспорить, я бы поставил на то, что решение загадки мы скорее найдем в этих старых стенах, нежели в голове какого-то психа.

— И много бы вы поставили? — поинтересовалась Мищик, дотянувшись до одного из трех последних пирожных.

— Самую малость.

Она расхохоталась, капля сметаны упала на втиснутую в малопривлекательную лодочку малопривлекательную ступню. Мищик вынула ногу из туфли и принялась вытирать ее бумажной салфеткой, ступня была большая и бесформенная, ближе к пальцам колготки взмокли от пота. Но как на грех с того момента, как перед глазами Шацкого возникли большие, отвислые, отскакивающие друг от друга груди, в нем что-то изменилось, и теперь он счел это зрелище извращенно-привлекательным.

— Необходимо проверить еврейский след.

Мищик тяжело вздохнула, но с пониманием покивала головой.

— Нравится нам это или нет, но нужно поискать в их среде, проверить потомков старой еврейской общины.

— Задолбают нас, — тихо проговорила Мищик. — Задолбают нас, как только узнают, что разыскиваем убийцу среди евреев. Заклеймят как фашистов, нацистов, пышущих ненавистью поляков, верящих в легенду о заклятии кровью. И так все газеты талдычат об антисемитской провокации, а сегодня ведь воскресенье. Завтра раскрутятся вовсю.

Шацкий знал, она права, но ему вспомнился вчерашний разговор с Собераем в его саду.

— Мы не можем полностью отбросить версию, что это выходка еврейского психа. Она напрашивается сама собой. Жертвы — поляки, католики, патриоты. Как и в легенде, убийства стилизованы под еврейский ритуал, а легенда известна всем. За Сандомежем тянется печальная слава далеких от идеала польско-еврейских отношений, а народ израильский уже давно утратил положение пассивной жертвы, теперь он яростно борется за свои права и может мстить за причиненную несправедливость.

Мищик, застыв, взирала на него, и с каждым словом глаза ее округлялись всё больше и больше.

— Будьте спокойны, я не процитирую сказанного на пресс-конференции.

Лишь только теперь она выдохнула.

Еще какое-то время поговорили о планах на ближайшие дни, составили список действий, которые бы подтвердили или исключили некоторые гипотезы следствия. Это был кропотливый процесс вычеркивания ненужных операций и включения новых, но Шацкий не чувствовал себя подавленным: на данном этапе в любой момент могла появиться новая важная информация, мог произойти поворот в деле и даже коренной перелом. Бросили монету, кому съесть последнюю профитрольку. Выпало Шацкому, он уже раздавливал языком остатки пирожного, мечтая о мятном чае, когда Мищик убила его своим последним вопросом.

— Вы, говорят, бросили Клару Дыбус?

Атака на личную жизнь была так неожиданна, что Шацкий потерял дар речи. К местечковому круговороту информации он оказался еще непривычным.

— В городе поговаривают, что она с раннего утра заливается горючими слезами, проклиная все на свете, а братья ее заряжают мушкеты.

Вашу мать, а он и не знал, что у нее есть какие-то братья.

— Эта связь не имела будущего, — сказал он, чтобы только не молчать.

Она покатилась со смеху.

— Нет, вы только послушайте: связь с лучшей партией в Сандомеже не имела для него будущего?! Да тут все рыцари без страха и упрека попереломали своим коням ноги, пытаясь вскарабкаться на ее стеклянную гору. А когда она выбрала вас, даже глухая тетеря могла услышать доходящие из сотен домов мысли о самоубийстве. Красивая, умная, богатая, ей-богу, половина здешних женщин ради нее записалась бы в лесбы. А для вас эта связь не имела будущего?!

Шацкий пожал плечами и состроил довольно идиотскую мину. А что оставалось?

8

«Сам городок наполняет сердце грустью, крайняя нищета и отсталость — все это донельзя плачевно, нечего пить, негде поесть — все рестораны закрыты. В корчме началось с неурядицы, но, слава Богу, я спрятал самолюбие в карман и извинился. Поэтому мне дают там хоть какую-то еду. Хуже обстоит дело с испражнением. Сдвоенное отхожее место, грязное, вонючее, закрыто на ключ. О том, чтобы там сесть, не может быть речи. Эта сторона жизни для меня здесь невыносима, и, пожалуй, в будущем я перестану сюда приезжать».