Долина Пламени

— Салют, па.

— Хочешь со мной в центр?

— Не-а, — ответил Эл и тут же вновь погрузился в состояние отрешенности.

Буркхальтер мысленно удивился и полуобернулся. Затем, поддавшись внезапному порыву, он сделал то, что редко делал без молчаливого согласия другой стороны: использовал свои телепатические способности, чтобы прощупать разум Эла. Он признавался себе, что испытывает определенные сомнения, подсознательное нежелание делать это, хотя Эл давно вышел из состояния неприятной, неразумной бесформенности умственного младенчества. Было время, когда разум Эла был просто ужасен своей отчужденностью. Буркхальтер припомнил несколько неудачных попыток, предпринятых им до рождения Эла: мало кто из будущих отцов мог удержаться от соблазна исследовать мозг зародыша. Сделав это, Буркхальтер опять очутился в мире кошмаров, которых он не знал с юности. Он обнаружил там какие-то огромные перекатывающиеся массы, какую-то приводящую в ужас необозримость и многое другое и понял, что пренатальные воспоминания — дело очень щекотливое, уж лучше оставить их квалифицированным мнемопсихологам.

Но сейчас Эл повзрослел; он, как обычно, был погружен в яркие, красочные мечты. Убедившись в этом, Буркхальтер решил, что исполнил свой родительский долг, и оставил сына по-прежнему погруженным в свои мысли и жующим травинку.

В глубине души он ощущал какую-то неожиданную нежность, и боль, и бессмысленную жалость, что часто испытывал к беззащитным существам, еще недостаточно готовым к столкновению с необычайно сложным процессом их существования. Конфликты, борьба не исчезли, когда прекратилась война; даже процесс приспособления к собственному окружению становился конфликтом, а разговор — поединком, и эта двойная проблема не миновала Эла. Да, разговорный язык, можно сказать, был неким барьером, и лыска осознавал это совершенно отчетливо, поскольку между лысками такого барьера не существовало.

Упруго шагая по дороге, ведущей к центру города, Буркхальтер криво ухмыльнулся и запустил тонкие пальцы в свой ухоженный парик. Незнакомые люди часто удивлялись, узнав, что он — лыска, телепат. Они смотрели на него любопытными глазами; вежливость не позволяла им спросить, каково это — быть ненормальным, но, безусловно, им это очень хотелось узнать. Буркхальтер, со свойственной ему дипломатичностью, всегда был готов начать такой разговор.

— Мои родители жили близ Чикаго после Взрыва. Так уж случилось.

— О… — Пристальный взгляд. — Я слышал, после взрыва было столько… — Напряженная пауза.

— Уродов и мутантов. Было и то, и другое. Я до сих пор не знаю, к кому из них принадлежу, — добавлял Буркхальтер с обезоруживающей искренностью.

— Вы вовсе не урод! — Возражение звучало слишком горячо.

— Знаете, из районов радиоактивного заражения появлялись весьма необычные создания. После бомбежки с зародышевой плазмой происходили забавные вещи. Большинство из этих созданий вымерло: они не могут размножаться. Но кое-кто еще находится в санаториях — с двумя, например, головами и другие подобные существа.

Тем не менее окружающим всегда было не по себе:

— Вы хотите сказать, что можете прочесть мои мысли, прямо сейчас?

— Мог бы, но не делаю этого. Это трудная вещь — кроме как с другим телепатом. И мы, лыски… ну, просто мы этого не делаем, вот и все.

Человек с хорошо развитой мускулатурой не станет бить окружающих, если не хочет, чтобы толпа разорвала его. Лыски в глубине души всегда знали о скрытой угрозе линчевания. А умные лыски вообще предпочитали помалкивать о том, что обладают еще одним чувством. Они просто говорили, что не такие, как все, — и делу конец.

Но один вопрос, хотя его и не задавали, всегда висел в воздухе: «Если б я был телепатом, я бы… А сколько вы зарабатываете в год?»

Ответ удивлял людей. Читающий мысли, безусловно, мог при желании сколотить состояние. Так почему Эд Буркхальтер остается экспертом по семантике в издательском городке Модоке, когда одна поездка в любой из научных городков дала бы ему возможность узнать секреты, которые принесли бы ему богатство?

У него были серьезные причины не делать этого. Хотя бы в целях самосохранения. Для этого же Буркхальтер, как и многие ему подобные, носил парик. Однако было немало лысок, пренебрегавших этим.

Модок был тесно связан с городом Пуэбло, расположенным за горной грядой к югу от пустыни, когда-то бывшей Денвером. В Пуэбло находилась типография, где прессы, фотолинотипы и станки превращали рукописи в книги после того, как их обрабатывали в Модоке. В Пуэбло же был вертолетный парк для распространения продукции, и последнюю неделю Олдфилд, управляющий, настойчиво требовал рукопись «Психоистории», представленную автором из Нью-Йелла, который крайне увлекся эмоциональными проблемами прошлого в ущерб литературной ясности. Суть же проблемы была в том, что писатель не доверял Буркхальтеру. И Буркхальтеру, не священнику и не психологу, пришлось стать и тем, и другим, не признаваясь в этом недоумевающему автору «Психоистории».