Долина Пламени

Однако такой индуктор по-прежнему оставался всего лишь теорией. Электронно-вычислительная машина пока не решила проблемы — если вообще сможет ее когда-нибудь решить. Вместо ответа, которого ждали, машина неожиданно выдала холодно-механическое и ужасающе логичное решение, заявив, что проблема может быть разрешена уничтожением всех людей-нетелепатов. Каким образом? Он порылся в своей богатой памяти и нашел…

Операция «Апокалипсис».

Существовал вирус, который посредством определенных раздражителей мог быть видоизменен и превращен в вариант, переносимый по воздуху и быстро размножающийся. Он разрушал нервную ткань человека. И лишь на один вид нервной ткани он не оказывал вредного воздействия.

Телепаты обладали к видоизмененному вирусу врожденным иммунитетом.

Никто из лысок не знал, что это за вирус и каков механизм мутации. Это было известно лишь машине, а нечеловеческий мозг электронного устройства нельзя прощупать. Где-то в огромной машине находился крошечный кристалл титаната бария, содержащий ряд застывших энергоэлементов в двоично-цифровом коде. И этот код хранил секрет смертоносного вируса.

Если бы Коуди сделал три шага вперед и сел в мягкое кресло оператора перед приборной панелью, и нажал определенную кнопку, контрольное устройство проверило бы электронное строение его мозга и идентифицировало бы его так же непогрешимо, как отпечатки пальцев. Только один человек на свете удовлетворял сейчас этим условиям, заложенным в беззвучном вопросе контрольного устройства.

Затем на приборной панели загорелась бы лампочка, а под ней был бы номер, и, видя этот номер, Коуди мог бы заставить машину открыть свой секрет. До Коуди эта тяжелейшая ноша лежала на плечах Брустера. А до Брустера ее нес Мериам. И после Коуди еще кто-то взвалит на себя невыносимую тяжесть ответственности за принятие решения о том, сказать или нет: Конец всякой плоти пришел пред лице Мое… и вот, я истреблю их с земли.

Удар протестующих разумов своим напором проломил защитную броню, которой Коуди, взяв в руку нож, защитил собственное сознание. По всей пещере, живущей напряженной жизнью, телепаты побросали все дела и направили свои сильные, настойчивые мысли к заблокированному центру, какой представлял собой сейчас Коуди.

Воздействие было ошеломляющим. Он никогда не испытывал воздействия такой силы. Он не собирался сдаваться, но давление их протеста было ощутимо почти физически. Коуди чуть не пошатнулся, как под неимоверной тяжестью. Он услышал даже мысль, пришедшую с поверхности земли, почувствовал ее резкий толчок. На четверть мили выше известнякового небосвода, над скалами и почвой, пронизанной тянущимися вниз корнями сосен, охотник в поношенной одежде из оленьих шкур остановился среди деревьев и, потрясенный, мысленно выразил полный сочувствия протест. Его мысль дошла до Коуди сквозь разделяющую их каменную толщу и была усыпана маленькими, сверкающими, бездумными мыслями роющих норы зверьков, живущих в верхнем слое земли.

Кто-то из вертолета, парящего высоко в жарком голубом небе, установил контакт с подземной группой, слабый из-за отдаленности, но такой же моментальный, как у человека в соседней с Коуди пещере, за запертой дверью…

«Нет, нет, — звучали в его мозгу голоса, — ты не можешь этого сделать! Ты — все мы. Ты не можешь! Ты — все мы!»

Он знал, что это так в самом деле. Выход был близко, похожий на глубокий, темный колодец, и головокружение затягивало его туда; но он знал, что, убивая себя, он — пусть косвенно — убивает всех людей своей расы. Конечно, телепаты не умрут в буквальном смысле слова. Но каждый раз, когда умирает какой-либо телепат, все остальные в пределах досягаемости мозговых излучений чувствуют, как темнота затягивает угасший разум, и их разумы тоже теряют часть своей энергии.

Все произошло очень быстро; Коуди еще ощупывал двумя пальцами свою ключицу, нож еще не был крепко сжат у него в кулаке, когда на него накатила волна мучительного протеста сотни объединившихся, взаимосвязанных, говорящих от имени всех лысок разумов. Он мог выдержать борьбу с ними достаточно долго. Задуманное им заняло бы одну секунду. Дверь была заперта, а сейчас только физическая сила, как он думал, могла его остановить.

И вдруг, находясь под этим настойчивым нажимом мыслей, он почувствовал беспокойство: разум Элленби не звучал вместе с остальными. Почему?

Теперь нож был твердо зажат в его руке. Он знал, куда нанести удар, и слегка раздвинул пальцы, освобождая место для ножа. Чувствовал ли Брустер то же, что и он, когда шесть месяцев назад, стоя здесь, решил сбросить с себя невыносимое бремя решения? Трудно ли было спустить курок? Или легко, как поднять нож и…