Долорес Клэйборн

«Должно быть, слышала где-то», — сказала я, но я слышала не свой голос, а слова Веры: «Я устала видеть, как они падают в карьер на своем «корвете» и как вода льется к ним в окна».

«Я удивлен, что она от вас скрыла, — сказал Гринбуш. — Дональд и Хельга разбились на этой машине в октябре 61-го, почти через год после смерти отца. По-видимому, за рулем была девочка».

Он еще что-то говорил, но я его еле слушала — я заполняла пробелы в своей памяти. До меня дошло, что где-то в глубине я знала, что они умерли, догадывалась. Гринбуш сказал, что они были пьяны и вели машину на скорости почти сто миль в час, когда девочка не справилась с рулем, и они слетели в карьер; он сказал, что они, скорее всего, умерли еще до того, как машина ударилась о дно.

Он сказал, что это был несчастный случай, но я знала о несчастных случаях побольше его. Вера тоже, и она, конечно, спорила не о том, можно ли Хельге водить машину. Когда Маколифф спрашивал меня, о чем мы спорили с Джо, я ответила: о деньгах, а на самом деле о его пьянстве. Люди часто спорят об одном, имея в виду другое, и на самом деле они спорили о том, что случилось с Майклом Донованом.

Она и хмырь убили его, Энди. Она никогда не попалась бы, конечно, но дети разбираются в том, что произошло в семье, куда лучше полиции. Так случилось с Селеной; и с Дональдом и Хельгой тоже. Я думала, смотрели они на Веру тогда в ресторане так же, как Селена на меня, и не знала этого.

Что я знала — так это то, что Дональду Доновану было рано водить машину, и Вера знала это тоже и боялась. Она могла ненавидеть мужа, но детей она любила. Она это скрывала, но любила их, как саму себя. А они… похоже, боялись ее. Не хочу думать, что они, узнав что-то, пытались ее шантажировать, но такое тоже могло быть. В богатых семьях бывает всякое. Если отец месяцами пытается затащить в постель собственную дочь, то чему в этом мире можно удивляться?

«Они умерли, — сказала я. — Вы так сказали?»

«Да», — сказал он.

«Умерли уже тридцать лет назад?»

«Да», — сказал он снова.

«И все, что она рассказывала мне, было ложью».

Он опять откашлялся, и, когда снова заговорил, голос у него был почти человеческим:

«А что она рассказывала вам о них?»

И я вспомнила, Энди, что она рассказывала мне очень много, начиная с лета 62-го, когда она, казалось, на десять лет состарилась и на двадцать фунтов похудела. Помню, она говорила, что Дональд с Хельгой приедут в августе, и заставляла меня покупать квакерский рулет, который они любят есть на завтрак. В октябре, когда Кеннеди и Хрущев решали, взрывать нас всех или нет, она приехала опять и сказала, что надеется скоро встретить детей, но что-то такое было в ее голосе… и в ее глазах…

Стоя с трубкой в руке, я вспоминала ее глаза. Она рассказывала мне за эти годы о многом; как они закончили школу, где они работали, об их личной жизни (Дональд женился и завел двоих детей; Хельга вышла замуж, но развелась), но я поняла теперь, что с осени 62-го ее глаза говорили правду: они умерли. Но… не совсем умерли. Пока хотя бы одна глупая домоправительница на забытом богом островке верит, что они живы.

Потом я вспомнила лето 63-го, когда я убила Джо. Тогда Вера сходила с ума от этого затмения потому, что надеялась, что оно привлечет Дональда и Хельгу в Пайнвуд. Она говорила мне это постоянно. Мне сейчас кажется, что она в те месяцы сошла с ума: она действительно верила, что они живы. Она стерла из памяти это видение «корвета», падающего в карьер; она хотела вернуть их к жизни силой воли. Она и вернула, но только для себя.

Она сошла с ума и хотела остаться сумасшедшей — чтобы опять вернуть их или чтобы наказать себя, не знаю, — но в ней тогда было слишком много здоровья. Перед самым затмением и после она вела себя, как Красная королева в «Алисе в стране чудес», — орала на всех и то и дело увольняла служанок. Похоже, это была ее последняя попытка оживить их, и она тоже не удалась.

Я помню, что она сказала мне, когда я вступилась за дочку Джоландеров. Я думала, она и меня выгонит, а она дала мне те бинокли для наблюдения затмения и сказала: «Иногда приходится быть стервой. Только так женщина может выжить».

Да, подумала я. Ей ничего другого не оставалось.

«Миссис Клэйборн? — раздался голос у меня в ухе, и я вспомнила, что все еще говорю по телефону. — Миссис Клэйборн, вы еще тут?»

«Тут», — ответила я. Он спросил меня, что она мне о них рассказывала, но я не могла говорить об этом с человеком из Нью-Йорка, который ничего не знает о нашей жизни. О ее жизни здесь. Он знал об акциях «Электронной долины Миссисипи», но не о проволоке в углах или пыльных головах.

Он начал снова:

«Я спрашиваю, что она…»

«Она заставляла меня стелить им постели и покупать квакерский рулет на завтрак, — сказала я. — Говорила, что они вот-вот должны приехать».

«О, это удивительно!» — воскликнул он, как доктор воскликнул бы: «О, это явное размягчение мозга!»