Дом

Мой палец касается звонка. Изнутри приглушенно доносится вышедшая из моды трель, и гомон маленьких девчонок резко утихает, а потом снова поднимается, но уже вполголоса. Мне уже слышатся шаги домоправительницы,

но за то недолгое время, необходимое ей, чтобы протиснуться между девушками, я успеваю набрать в легкие воздуха, скопившегося в подъезде. Этот воздух — уже снадобье. Можно подумать, что из-под двери выскальзывают запахи женщин, смешанные с ароматом из прачечной на втором этаже, где эти самые пятьдесят писателей, издающих книги на собственные деньги, стирают свои полотенца и трусы. В смеси этих двух стойких порывов ветра есть что-то и детское, и неприличное — будто нюхаешь белье кучки школьниц, спрятавшихся в туалете, чтобы покурить. В комнате, где они покрикивают, распылили слегка вульгарную эссенцию, что-то среднее между хлоркой и дешевым дезодорантом, а потом сожгли пять разных ароматических палочек в напрасной попытке скрыть душок табака, потных подмышек и на липких пальцах — запах мужчин, всегда приходящих лишь на время. Эта еле угадываемая нотка немного кисловата. Через десять лет, за которые офис поменяет своих съемщиков раз двадцать, а стены несколько раз побелят, чтобы затем вновь отколупать с них краску, в этом подъезде все равно будет ощущаться этот необъяснимый запах. Понять его смогут лишь те жители Берлина, которые видели, как в сумраке комнат мужчины извлекают свои члены из штанов, а женщины с шумом подмываются в биде (теперь уже давно разрушенных) большим количеством воды.

Дверь открывается. Лучше чувствуется естественный запах, одновременно более явный и более спрятанный армией свечей, плавящихся на малюсеньком столике у входа. Танцующий ореол пламени почти оживляет отвратительную репродукцию Климта — это скорее постер, который запихнули в дорогую рамку. В этой восьмиугольной комнате есть две двери, первая из которых ведет в маленький зал, напоминающий будуар. Тут есть кресло из белой кожи, низенький столик, устланный старыми выпусками газеты Spiegel[5]

. Ее здесь обычно листают с такой же рассеянной тревогой, что и в приемной врача. Вокруг торшера в югендстиле[6], освещающего помещение лишь наполовину, целый лес из искусственных растений змейкой извивается от пола до потолка, исчезая то тут, то там под занавесками и снова выглядывая чуть дальше. Несмотря на полумрак, видно здесь лучше, чем где бы то ни было. Именно сюда мужчины приходят, усаживаются в белое кресло, и спустя несколько минут к ним одна за другой выходят девушки, чьи силуэты отражаются со всех возможных сторон в настенных зеркалах. Эту комнату называют «залом мужчин», хотя он всегда принадлежал только девушкам. Мужчины здесь находятся лишь украдкой, утопая в кресле, поглотившем уже много таких, как они. Многочисленные и взаимозаменяемые, тогда как каждая женщина приносит в комнату свой уникальный аромат и свою вселенную, которые останутся здесь надолго после ее ухода.