Дом аптекаря

— О! — Рут многозначительно посмотрела на Майлса.

— Не важно, — отмахнулся американец. — Сам виноват. Вы здесь, в Голландии, разговариваете между собой на таком совершенном английском, что, наверное, считаете само собой разумеющимся, что и все остальные говорят на нем так же. Таким образом, я теперь лингвистический империалист. Но вообще-то было интересно — интерпретировать язык тела и смотреть в окно на катающихся.

— Здесь каждую зиму заливают каток, — с гордостью сообщила Рут.

— Вот что, давайте позабудем про картины, а? Пойдемте покатаемся? Вы не против? В Буффало я, бывало, всегда катался с ребятишками, но, черт возьми, не ждите, что я признаюсь, сколько лет назад это было! Оставим культуру тем, кто ею питается. Сегодня я обычный мещанин.

Они вышли из музея и направились к залитой льдом площадке на Музеумплейн.

Майлс не катался, а потому остался у дощатого ограждения. Рут и Фишер взяли напрокат коньки — ей достались фигурные, ему беговые — и взошли по ступенькам на каток. Сделав по паре кругов, оба остановились передохнуть.

— Майлс говорит, вы эксперт по кражам художественных ценностей.

— По торговле и кражам. И то, и другое — большой бизнес. По товарообороту торговля предметами искусства и антиквариатом идет после нефти и вооружений. А кража художественных ценностей приносит огромные доходы, уступающие только доходам от контрабанды и нелегальной торговли оружием. Милая симметрия, да?

— Мне нужно взять из запасника небольшую картину Вермера. Возражений не будет?

— Конечно, нет. Идите и…

— А многое из украденного возвращается?

— По оценкам специалистов, от десяти до пятнадцати процентов. Знаете, когда я приезжал сюда в последний раз? Когда из Государственного музея украли двадцать полотен Ван Гога. Искусство почти то же самое, что бриллианты. Милые вещицы и мало места занимают. Какой бы изощренной охранной системой вы ни пользовались, вор всегда найдет способ ее обойти. Идем?

Рут ухватилась за протянутую руку, и они снова покатили по кругу.

Фишеру было за восемьдесят, но его энергии позавидовал бы и молодой. Здоровый образ жизни — большой плюс. Оторвавшись от Рут, он выехал на середину, выписал две изящные восьмерки и даже рискнул сделать прыжок с поворотом.

Рут остановилась и с восхищением следила за американцем.

— Не знаю, на что вы подсели, но не могу ли я попросить рецепт? — спросила она, когда он закончил программу. Щеки у нее горели, как яблочный пирог.

— Витамины. Цинк и магний. Сто миллиграммов в день. Впрочем, такой молодой девушке, как вы, подобная дрянь ни к чему. А на меня не смотрите. Знаете, как говорят: свеча вспыхивает перед тем, как погаснуть.

— Чепуха!

— Не говорите так, леди. Я стар и легкораним. К тому же мне лучше знать, о чем идет речь.

К ним подошел Майлс.

— Здесь чертовски холодно, — потирая руки и переминаясь с ноги на ногу, пожаловался он.

— Пять минут, и мы в полном вашем распоряжении, — бросил Фишер.

Потом они обошли кругом парк, на который выходили Музей Стеделейка, Музей Ван Гога и Концерт-холл.

— Я помню эту картину. Видел ее в Альт-Аусзее, — рассказывал американец. — Она хранилась отдельно от других работ, в одной из самых глубоких шахт.

— AR 6927. В Линце она проходила под этим номером, — кивнул Майлс.

— AR означает Аркана. Хлама там хватало, больше всего было книг. Труды по алхимии, оккультизму, химии, естественной истории. Камни с рунами. Разные масонские артефакты. Чаши, кубки, мантии — все древнее. Черт! Настоящая пещера Аладдина. Было даже немного жутковато — идешь по туннелю и вдруг натыкаешься на груду такой вот ерунды. И повсюду мистические символы.

— Вроде тех, что на задней стороне картины, — заметила Рут.

— Майлс показал мне перед собранием. Не помню, чтобы мы видели их там, в Мюнхенском коллекционном пункте, но это и неудивительно. Там всякого хватало.

— Сзади есть доска, и, чтобы что-то увидеть, надо ее снять, — пояснил Майлс.

— Тогда все понятно. Нам было не до того. Впрочем, мы ведь в Мюнхене и не задержались.

— Значит, нацисты интересовались оккультизмом, — пробормотала Рут.

Фишер рассмеялся.

— Дайте вашу руку. Нет, другую, без перчатки.

Она протянула руку.

Американец достал из кармана шариковую ручку и нарисовал что-то у нее на ладони.

— Что это? — спросил он.

Рут посмотрела на рисунок.

— Свастика. Только перевернутая. Она ведь, если не ошибаюсь, была чем-то вроде символа удачи у древних римлян, да?

— Верно. И не только у них. Свастику Гитлеру предложил Фридрих Крон, дантист и оккультист из Штайнберга. Гитлер ее принял, но развернул в другую сторону.

— Чтобы подразнить судьбу, — сказал Майлс.

— Да, дразнить судьбу было его любимым занятием. Гитлер, можно сказать, подвинулся на оккультизме. Особенно его интересовал Ландульф Второй Капуанский, знаток черной магии. Другим приверженцем чернокнижия был Гиммлер. Того привлекали розенкрейцеры и колокола.

— Колокола?

— Он считал, что колокола Оксфорда обладают волшебной силой, которая делает город недоступным для нацистской авиации.

— Шутите? — недоверчиво спросил Майлс.