Дом для внука

Таких деревень в районе насчитывалось десятка полтора, надо их переселять на центральные усадьбы колхозов, иначе не выживут. Электричества нет, магазин не выполняет плана по выручке, в начальной школе девять учеников, содержать клуб и библиотеку дорого, убыточно, а не содержать — они одичают здесь.

Обедали в Больших Оковах — старом селе, основанном, как и соседние, в восьми километрах, Малые О.ковы, каторжанами еще при Петре 1. Тогда это был лесной край, каторжане осваивали Заволжье, много лесов свели под пашню, остальной ушел с годами на топливо и жилье, и сейчас вокруг была голая, изрезанная оврагами степь, а Большие Оковы и располагались по берегам оврагов, голых, весной и осенью непроходимо грязных.

Столовая райпотребсоюза, небольшая, на четыре столика, была уютной, но пустой: здесь столовались только рабочие местного кирпичного завода, принадлежащего районной строительной организации, колхозники заходили редко, когда привозили пиво.

Повариха — она была и за официантку — принесла им по тарелке густого борща, котлеты и компот. Больше в меню ничего не было.

Щербинин ел равнодушно, не чувствуя вкуса от частого курения, Курепчиков — жадно, торопливо, как новобранец под взглядом старшины, зато дядя Вася благодушествовал за всех троих. Он вкусно чмокал, облизывал ложку, нахваливал стоящую рядом повариху — молодая, пышная, сдобная, белые руки под грудью, — и рябое лицо его с маленькими хитрыми глазками светилось от удовольствия, от наслаждения. Странным было, что при такой любви к еде дядя Вася оставался маленьким и худым, как подросток. Правда, забот у него было много: вечно большая семья, лучший кусок детям, а теперь. — внукам.

В прокуренном правлении колхоза их встретил сам председатель Илья Хамхадыр, по прозвищу Илья-пророк. Смуглый, чернобородый, как цыган, и громогласный, как уличный репродуктор, он, не успев поздороваться, заорал о том, что районные власти не оказывают никакого внимания Большим Оковам. В Малых и тракторные мастерские свои, и гараж есть, и склад запчастей под коровник приспособили, а здесь ничего, все делай сам. А на что? Где деньги? У меня в кармане — вошь на аркане, ссуду давно проели. Хамхадыр упреждал возможное ОВ.

— Сядь, — приказал Щербинин, устало присаживаясь у его стола. — Тебя за горло, что ли, пророком-то прозвали?

— За что же еще! — Хамхадыр сел за стол, сунул в середину бороды папиросу, бросил пачку на стол и чиркнул зажигалкой.

— Да, больше не за что, — сказал Щербинин, закуривая из его пачки. — Орешь, а ведь знаешь, что в Малых Оковах все это богатство от МТС досталось, не районные власти подарили. Не перевозить же гараж и мастерские к тебе. Ты сколько здесь работаешь?

— Пятилетку выполнил, теперь вот другую хочу.

— Так будешь работать, не выполнишь — уберем. Грязнее твоего села нет. Почему овраги до сих пор не перегородил? Сделай из них пруды, запусти карпа, карася, по берегам насади ветел — село сразу примет другой вид. И на улицах давно пора сделать посадки.

— А деньги?

— Никаких денег, в общественном порядке. Обяжите с председателем Совета каждого колхозника, каждого жителя посадить перед своим двором по десятку деревьев, и село будет озеленено. Поезжай в Уютное, погляди — все село, будто парк, и ни рубля на это не истратили ни Сутулов, ни Ванин. И лесополосы у них отличные, и лес рядом. Илья-пророк! Орешь по всей степи, а ни кустика, ни деревца за столько лет не посадил. Ты посторонний человек здесь или кто?

Хамхадыр, когда его .уличали в явном упущении, сразу становился тихим, виноватым, — на время, пока ему не за что зацепиться в разговоре, нечем оправдаться. Сейчас он ждал, когда Щербинин начнет снимать с него стружку за животноводство или за земледелие. Тут уж он не останется виноватым. Но Щербинин разговор на этом закончил и велел вызвать председателя сельсовета, с которым вскоре ушел на фермы, а Хамхадыра оставил с Курепчиковым — расскажи-ка корреспонденту об итогах года и перспективах на будущее, фермы мы осмотрим без тебя.

Председатель сельсовета Градов-Моросинский, потомственный интеллигент, деликатнейший человек, склонный к философской созерцательности, тоже ожидал, что с него спросят не за колхозное производство, а за школу или сельские культпро-светучреждения. Он никогда производством не занимался, учитель, сын учителей, оказавшийся здесь благодаря деду и бабке, учителям-народникам, приехавшим сюда в прошлом веке сеять разумное, доброе, вечное. Внук успешно продолжал их дело, его уважали большеоковинцы — все они получили начальное образование если не у него, то у его родителей или у деда с бабкой. Депутатом сельсовета он был всегда, со дня образования Совета, а в председатели его сосватал Хамхадыр в первый год своей работы здесь — очень ему понравился этот умный и безвредный старик. Хамхадыру тогда было тридцать лет, и пятидесятилетний Градов-Моросинский, с чеховской бородкой, в пенсне, показался ему стариком. Из уважения к нему и для солидности Хамхадыр отпустил бороду. В районе больше не было бородатых председателей.

— Хамхадыр — цыган, что ли? — спросил Щербинин.