Дом для внука

— Он от чистого сердца, Андрей Григорьевич, — заступился дядя Вася за Курепчикова. — Уважает тебя, выделяет. Я тоже вот к тебе с уваженьем.

— Вот, вот, с этого все и начинается. Ты-де начальник, мы тебя уважаем, почитаем, выделяем, относимся по-особому. А мне не надо по-особому, надо одинаково со всеми.

— Люди-то не одинаковы, — сказал дядя Вася. — Сам же говорил, что Хватов дурак и подлец. Как же я буду одинаково и тебя и его звать и почитать. Не буду, не могу. Эх, Григорьич…

— Чего ты эхаешь, защитник, ложись спать, разговорился!

— Мне что, я лягу, а только напрасно ты парня. Он хороший, смирный, к тебе всей душой, молиться готов на тебя, а ты к нему задницей — не так угодил.

Курепчиков разделся и лег на соседнюю кровать. По другую сторону укладывался дядя Вася.

Напрасно он их обидел. Курепчиков смирный, неглупый парень и, судя по записям, чувствует людей. И дельный: записал лишь самое характерное. Но нельзя же быть таким робким! Где робость, там и неискренность, угодничество, подлость. Вот Ким на этот счет молодец, все видит и никому не спустит, даже родному отцу. «Нет, я с тобой не поеду, — сказал он. — Для инспектирования колхозов и одного Щербинина достаточно, а для тебя — я не секретарь. Ссориться лучше дома». А как с ним не ссориться, если он и в грош не ставит мою работу? «Мелкие дела». А сам бросил Москву для этого, известный журнал.

Может, и правда все это — мелкие дела: поездки по колхозам, ссоры с председателями, заседания? А что не мелкое? Вся жизнь состоит из этих мелочей, все приходится делать.

Щербинин достал из брюк на спинке стула папиросы, закурил и взял с тумбочки недочитанный блокнот. Курепчиков и дядя Вася спали.

II

Уезжать из Уютного не хотелось. Старое это село в две сотни дворов было в самом деле уютным даже осенью. А летом здесь словно зона отдыха. Серединой села бежит среди тальника и раскидистых верб речка Веснянка, прямо у околицы начинается смешанный хвойно-лиственный лес, с другой стороны — ровные квадраты полей в зеленых заборчиках защитных лесопосадок. И дорога километров на шесть профилированная, с гравийным покрытием. Хорошая дорога, прямая, с ровными бровками, кюветом по бокам, с ограничительными столбиками.

И порядок в колхозе был отменный. Скорее всего потому, что председательствовали здесь настоящие хозяева: в колхозе — домовитый и знающий экономику (вырос из счетоводов) Иван Ванин (прозвище Два Ивана), очень осторожный и неуступчивый; в сельсовете — рассудительный старичок Сутулов, занимающий этот пост с 1929 года. «Ты что же, так никуда из Уютного и не отлучался?» — спросил его Щербинин в прошлом году, во время первого посещения. «Отлучался, — сказал Сутулов с сожалением. — На войне был целых три года. Ну, правда, жену оставлял за себя, она у меня бедовая — и в школе не бросала учить и сельсоветскую работу вела».

…Хорошая гравийная дорога кончилась, на кочкастом, разбитом осенью и окоченевшем проселке сильно затрясло. Отсюда по всему полукружию районной территории до самой Хмелевки дорога была только летом. Весной и осенью ее развозило, зимой заметало снегом, ездили на лошадях да на тракторах, гробя и те и другие. Если бы все средства, которые мы теряем, как из худого мешка, на транспорте, повернуть на строительство дорог, у нас были бы теперь и хорошие дороги и лучший, соответствующий дорогам транспорт. Хотя этот «козел» — отличная машина и на асфальте.

Лес давно кончился, вокруг чернели вспаханные пустые поля, редкие неуютные прутья защитных полос, потемневшие от осенних дождей соломенные скирды. Дул холодный ветер, солнце закуталось в серые лохмотья низких облаков, из которых сорилась мелкая снежная крупа.

Следующими на пути были малые бригадные деревеньки Арбузиха, Дынька и Пташечки. Первые две в давнее время славились бахчами и снабжали весь уезд арбузами, дынями, тыквой — на их буграх больше ничего не росло. С организацией колхозов они стали сеять зерновые, преимущественно рожь, но сносные урожаи получали один раз в пятилетку, и колхозы пришли в упадок, в деревнях осталось по два десятка дворов. Пташечки — деревенька в прошлом вольная, отходническая. Здешние мужики с прилетом первых скворцов разлетались на заработки: кто грузчиком, кто бурлачить на Волгу, кто по мастеровому делу — стекольничать, ремонтировать и класть печи, плотничать. Сейчас в ней осталось двенадцать дворов и четверо трудоспособных, которые работали в кошаре на 600 овец. Щербинин здесь встретил знакомого еще с времен коллективизации старика Сапканова, покурил с ним, пока Курепчиков «брал материал» у овцеводов, узнал, что старик потерял всех четырех сыновей на войне, — хорошие были плотники! — похоронил старуху и сейчас живет у старшей снохи в няньках: она второй раз вышла замуж, а яслей здесь нет, ее родители померли. В коллективизацию Сапканов был активистом.