Дом для внука

— Глупая, — улыбнулась Ольга Ивановна. — Ты красивее Кима, милей, в тебе нежности на всю Хмелевку хватит.

— Как в тебе?

— Моя нежность по ликбезам осталась, по колхозам да заседаниям…

— А отец хороший был в молодости?

— Хороший. Он веселый был, смешливый.

— Он и сейчас такой.

— Нет, тогда он проще был, душевнее. И волосы у него были такие же светлые, волнистые, как у тебя, только не челку он носил, а «политический зачес»:

— Политический зачес?

— Да. Со лба назад зачесывал. Как у Кирова, у Сталина… Тогда и частушка об этом была: «У моего у милого политический зачес, мы решаем-обсуждаем про любовь большой вопрос». Дурацкая, конечно, да и сейчас не лучше поют такие-то. Вон послушай-ка…

Из общей комнаты заплывал бойкий голос радиопевца:

Я гляжу ей вслед — ничего в ней нет, А я все гляжу, глаз не отвожу…

— Есть и хорошие, — сказала Валя. — Только почему-то недолговечные, на год-другой, и забываются.

— Значит, не хорошие, если забываются. — Ольга Ивановна встала, опять принялась за сырники. Доделав их, подкинула дров в голландку и поставила на плиту сковородку. Сказала с улыбкой: — Если откровенно, то мы, бабы, можем жить с любым хорошим человеком. И даже не с очень хорошим, особенно если припечет. Жить и детей рожать.

— Ты говоришь ужасные вещи, мама.

— Я не о себе, я вообще.

— Все равно. А мужчины, тоже могут с любой?.

— И они могут, наверное, ты же врач, должна знать.

— Физиологически возможно, но разве все дело в физиологии?

Они не сразу заметили приход Кима. Начавшийся разговор в соседней комнате слышался как радиопередача.

— Выпил вчера лишнего?

— «За пьянство господом не буду осужден: что стану пьяницей, от века ведал он. Когда бы к трезвости я сердцем был привержен, всеведенью творца нанес бы я урон».

Последние усмешливые стихи сорвали с места Валю, Ольга Ивановна поспешила вслед за ней и увидела ее уже на шее Кима — обхватила обеими руками, ноги поджала, как девочка, и бурно целовала его лицо, голову, шею, приговаривая: «Кимчик!.. родной мой! славный!.,» А Балагуров стоял рядом и счастливо улыбался. Заметив Ольгу Ивановну, озорно подмигнул ей: вот где женская-то страстность сказывается, гляди, совсем поспела девка.

Ким приподнял Валю выше, подержал на вытянутых руках и опустил на пол, любовно ее рассматривая.

— Содержательная ты женщина, Валька, — сказал с улыбкой. — Содержательная в смысле формы.

— Почему? — засмеялась Валя, поправляя волосы и не сводя с него сияющих глаз.

— Потому что формы женщины — ее содержание. В известном смысле. К маме это, разумеется, не имеет отношения.

— А ты по-прежнему хамоватый, братец.

— Зачем же сразу комплименты — просто откровенный. И потом, я хотел сказать, что готов влюбиться в тебя, если бы не любил.

— Родственная любовь безнравственна, Кимчик, потому что незаслуженна. Ты любишь меня только потому, что я твоя сестра, а любовь надо заслужить.

— Ты забыла сослаться на источник, воровка. Это, кажется, Достоевский?

— Возможно, но я с ним согласна, Кимушка.

— Какие успехи! Кстати, меня лучше звать Вадимом — это мое настоящее имя. Вадим Андреевич Щербинин.

— Интересно. Очередной фортель?

— Совершенно серьезно. Подал все необходимые бумаги в соответствующую контору, обещали решить положительно. Отцу я уже говорил, а маме… Ты не против, мама?

Ольга Ивановна горестно вздохнула. Чего боялась, то и пришло. И никакой жалости, никакой пощады — выляпывает при всех, при Вале.

— Ты взрослый, хоть горшком назовись, — сказала она. — Идем, Ваня, поможешь мне на кухне.

Балагуров смущенно похлопал Кима по плечу:

— Рады познакомиться, Вадим Андреевич! — и ушел вслед за Ольгой Ивановной на кухню.

— Зачем ты так? — Валя взяла Кима за руку, усадила на диван, села рядом.

— А как надо? — спросил Ким.

— Ну, не знаю… Мог бы сказать мне одной, а потом им.

— Отцу я говорил по телефону как-то.

— Которому?

— Нашему. А своему отцу сегодня сказал. Тоже почему-то недоволен.

— Еще бы. Фамилию его вернул, а имя отбросил. Ты же оскорбил его, Ким.

— Вадим.

— Ким! Вот когда предъявишь документы, тогда будешь Вадим.

— Бюрократка. И никакого тут нет оскорбления, просто исправил его ошибку.

— Если он обиделся, значит, не считает это ошибкой, и он прав. Ни имен, ни родителей мы не выбираем.

— Мудрая ты, Валька. Мудрая, как старушонка. Давай лучше о другом. Ты такая красивая у нас, такая милая! — Он обнял ее за плечи, и Валя приникла к нему, уткнулась в грудь, всхлипнула. — Ну-ну, что за сантименты, потекла, как мамаша. Любишь кого-нибудь?

Валя, вздрагивая, не ответила.