Дом-фантом в приданое

Она возвращается домой – на щите, из Ростова ей ехать больше некуда. Разве что два раза в год в станицу Равнинную, где живут родственники с их девчонкой. Туда не ходят поезда, только кособокий, пыльный, запыленный автобус, в него тяжело лезут бабки в платках, волоча свои корзины и мешки, и потом громко разговаривают о ценах, пенсиях, самогоне и бывшем колхозном председателе Петровиче, который нынче совсем осатанел, заделался кулаком и попивает народную кровушку.

А больше куда же она поедет?… Больше ей ехать некуда.

Постучав, заглянула молоденькая проводница, предложила обед и чаю, но у Люсинды, как назло, почти не осталось денег. Думать об этом было нельзя, так становилось жалко себя, что на глаза моментально наворачивались слезы, и даже начинали капать, и закапали белую майку, и Люсинде показалось, что молоденькая проводница как-то подозрительно посмотрела на эти пятна.

На щите и без всяких трофеев. Война проиграна, армия погибла.

Проводница все-таки принесла ей чай и какую-то еду, оказалось, что это входит в стоимость билета, и Люсинда с благодарностью все съела и выпила.

Они всегда поздно чаевничали с мамой, выкладывали друг другу дневные новости и свежие сплетни, и решали насущные вопросы, и строили планы – ни с кем так хорошо не строились планы, как с мамой!…

Что она ей скажет? Что наврет про консерваторию? Как расскажет ей про рынок, Ашота, про то, что тетю Верочку чуть не прикончили, и она, Люсинда, уехала из Москвы, когда ей сказали в больнице, где она провела сутки после стычки с Ашотом, что опасность миновала и в палату пожаловали московские Верочкины родственники, которые так разговаривали с Люсиндой, словно это она пыталась отравить тетю газом?! И еще про то, что саму ее чуть не убили, и про то, что ничего из дочки так и не вышло и, видимо, не выйдет уже никогда, – как рассказать об этом маме, ну как?! Чемодан у Люсинды был готов – она твердо решила уехать, еще когда Павел Петрович попросил ее позвонить в соседскую дверь, она прямо сразу и собралась и в больницу поехала с чемоданом. Она ни за что не решилась бы вот просто так пойти и сесть на поезд, если бы не то, что «опасность миновала», и еще то, что тети-Верочкин сын и его жена так ужасно с ней разговаривали!

А она ведь ни в чем, ни в чем не виновата!…

На какой– то промежуточной станции, после того как хрипящий голос в динамике сообщил, что стоянка поезда пятнадцать минут, Люсинда вышла «подышать».

На платформе толклось полно людей в спортивных костюмах – день выдался очень теплый, наконец-то весна заявила о себе в полную силу.

Бойкие тетки в платках и фуфайках продавали все подряд – горячую картошку, семечки, малосольные огурцы, домашние пироги, пиво, водку, самогон и сало. И от паровоза тянуло дымным жаром, разогретым битумом и еще чем-то приятным, памятным с самого детства, когда они с девчонками ездили на дизеле купаться на дальнее озеро, и от станции шли по путям, где между шпалами росли ромашки и земляника, и вдоль дороги были навалены смолистые стволы. И они шли босиком по горячим рельсам, для равновесия помахивали босоножками, зажатыми в руках, и все болтали, и все о том, как заживут после школы.

Их было четверо – Люсинда и три такие же дурочки, и у всех грандиозные планы.

Две сразу после школы вышли замуж, одна за курсанта, который увез ее после училища в дальний гарнизон, а вторая за первого парня во всем микрорайоне, который оказался совсем никчемным алкоголиком и драчуном, но она родила от него троих детей и все терпела, мучилась и болела. Мама, встречая ее на улице, потом писала Люсинде горестные письма о том, что вот, мол, как бывает в жизни, не у всех такая масленица, как у ее дочери!… Третья в своем педучилище попала в подозрительную компанию, схлопотала срок за какое-то темное дело, связанное то ли с наркотиками, то ли с сектантами, и сгинула навсегда.

Четвертая она, Люсинда, победительница жизни.

Денег было совсем мало, и пока она прикидывала, не купить ли ей все же парочку крепеньких соленых огурчиков и три горячие молодые картошки с маслом, к ней привязались развеселые, красномордые и совершенно размякшие от пива придурки из соседнего вагона.

Их было четверо, и они громогласно ржали, толкались, матерились, роняли свертки и звенели бутылками.

– Лапушка, – начал один, увидев Люсинду, – девочка моя!… Иди ко мне скорее!…

Люсинда посмотрела на него печально, повернулась к бабке с картошкой и спросила, сколько стоит.

Оказалось, что почти нисколько – все-таки от Москвы уже порядочно отъехали! – и Люсинда приободрилась.

В это время компания уже разглядела ее белые волосы почти до попы, длинные ноги и шикарный бюст и стала подбираться поближе, и она так отматерила их, что они ушли, оглядываясь, как волки, и один даже пальцем у виска покрутил.

Поезд прибыл в Ростов рано утром, и она долго сидела в купе и не выходила – никто ее не встречал, еще не хватает!

Она потащила свой чемодан к выходу, только когда проводница пошла по вагону, гремя ключами и заглядывая во все купе.