Дом из парафина

Это ладно еще. Как-то раз Сандрик встретил Вовкиного отца в очереди в пекарню. Так тот, накренившийся, совсем как в своей квартире, склонился к впередистоящей женщине и вперил в нее пустой стеклянный взгляд. Та, себе на уме, даже подумала, что Вовкин отец намекает ей придвинуться в ответ: мало ли что он хочет ей нашептать, а она, возможно, как раз одинока. Вот и приблизилась, ушко аккуратно подставила, а Вовкин отец от неожиданности как отпрянет резко! Но уклона не меняет. Она хмыкнула оскорбленно. Оттолкнула его. Он – гордый и злой – вышел из очереди, повернулся и пошел прочь, отклонившись всем телом назад, будто на скате. Ну, как привык.

Сандрик спрыгнул с перил. В коридор первого этажа школы попадало меньше всего дневного света. К подошвам липли серые мокрые опилки, насыпанные поверх паркета, пахло керосином и плесенью, но в нос изредка пробивался запах свежей краски из кабинета директора. В самом конце жутко маячило перекрытое кривыми досками восточное крыло школы, где при шестибалльной тряске провалилась лестница четвертого этажа, пробила собой лестницу третьего, и дружно они сорвали наполовину лестницу второго. Первый этаж держался. В мутном, вязком ожидании.

Выйдя с платного дополнительного занятия по физике, Сандрик размеренно шагал по пустому коридору. Все уже давно разбрелись по домам, а ему нужна была четверка в году. Так раньше считала мама. Можно было, конечно, сразу купить эту четверку, но физичка была женщиной интеллигентной, хороших манер: оценку нужно было «отмыть» получением дополнительных знаний, которыми учителя не делились на основных занятиях. Ведь запасом знаний не разбрасываются там, где в одном ряду сидят будущие безработные инженеры тбилисских нулевых и уже вполне состоявшиеся торчки девяностых.

– Ноги убери!

Сандрик прищурился, стараясь через стекло разглядеть ребят в школьном дворе. Заляпанное окно мешало узнать их сразу. Те суетились: то забегали за угол, то снова появлялись, будто на шухере.

– Так, ноги убрал!

– Что?… А да, – опомнился Сандрик и учтиво отошел.

Уборщица баба Таня крутыми рывками замазала освободившееся пространство пола мокрой вонючей тряпкой мутно-оранжевого цвета, сильно напомнившей Сандрику кофту, в которой старуха проходила весь прошлый год. И позапрошлый.

– Что встал, господи? Иди вон!

– Да я так. Чем мешаю-то?

Старуха молчит, упорно трет прогнивший паркет.

– Почему вы меня так не любите? – не унимается Сандрик. – Нет, ну правда? Сбивает с ног вас Омарик, а не любите вы меня.

– А что мне тебя любить? Внук ты мне, что ли?

– Можно подумать, Омарик вам внук!

Уборщица уставилась на Сандрика с диким блеском в глазах и засопела.

– А ты меня что, не толкаешь, только чтобы я тебя больше любила? Или, может, чтобы от Омарика отличаться?

– Я не толкаюсь, потому что не хочу, – едва нашел что ответить Сандрик и потупил взгляд.

– Ну вот иди отсюда и дальше не хоти… хотей. А благодарности моей не требуй. Двигайся давай! Развелись тут самовыдвиженцы на доску почета!

Это уж слишком! Сандрик вскипел и грубо толкнул ногой ведро грязной воды. Оно звонко упало набок, и по паркету потекла чернота с мерзкими сгустками, собранными со всего этажа. Баба Таня беззвучно склонилась над ведром, подняла его и стала упорно собирать огромную лужу. Сандрик стоял и ждал: гнева ли ее, проклятий. Голыми руками старуха выжимала муть обратно в ведро и снова принималась тереть. И молчала. Сандрик хотел подойти, помочь. Еще немного, и он бы отнял тряпку. Знак бы, сигнал… Он в едином порыве сдвинул перекинутую через плечо сумку, мешающую нагибаться, засучил рукава, подвернул брюки, чтобы не промочить их во время работы, и, так и не набравшись духу на то, к чему последовательно готовился, рванул к выходу из школы.

Обойдя здание снаружи, он, едва не плача, завернул во внутренний школьный двор. На коже выступили красные пятна, по спине тек холодный пот. Сердце билось так сильно, что это вызвало тошноту. Сандрик упивался моментом чистого, девственного зла, настолько прекрасного, что накрывало с головой. Настолько, как ему казалось, зрелого, что хотелось сейчас же бежать к самой гордой и неприступной однокласснице и жадно всосаться в ее губы. Виски пульсировали, уши горели. В животе будто выросли горы, а потом их растрясло, и случился камнепад. Упоение росло, поднимая планку, и новые горизонты давались юному открывателю непросто: в глазах то и дело мерк свет и наступала никем ранее не описанная темнота. Хотелось в нее опрокинуться и ждать: сейчас проявятся невидимые прежде возможности.

Сандрик набрал разбег и помчался на голоса в заросшем углу школьного двора.

Вовчика беспощадно били. Он безучастно валялся на земле и не сопротивлялся. Даже голову не прикрыл. Почему-то заливался смехом.