Дом на Арбате

Но видя, что её намеки раздражают, а порой и злят его, она замолкала, надувала губки и держалась отстранённо, показывая, что обижена. В полёте они оба старались поспать, приготовиться к трудным переговорам с зарубежными партнёрами, а все командировочные дни делали перед сослуживцами вид, что между ними ничего нет, они просто сотрудники.

Первое время Герман очень переживал, что обманывает жену, такую любимую прежде. Да, случилось то, чего он никак не ожидал от себя, их любовь с Ритой за почти двадцать лет потихоньку растворялась в потоке суеты. «Как это мерзко и банально!» – думал Герман, ненавидя себя в такие моменты. Но тут же, взглянув на очаровательное молоденькое личико Милочки, сидящей рядом и рассматривающей себя в красивое овальное зеркальце, он успокаивался. «Хороша, конечно, ухоженная, никогда не бывает усталой, энергии у неё не занимать!» И сразу же вспоминал Риту, такую родную и верную.

Эти воспоминания мучили его, иногда бесили. Да, он запутался! И выхода у него никакого нет! Надо что-то решать, а как, он не знал, сердце его разрывалось от боли. «Так и инфаркт можно получить!» – даже такие мысли посещали молодого Дон Жуана.

Сердце у него стало болеть всё чаще и чаще. Воспитанный в очень интеллигентной семье родителей-дипломатов, Герман всегда был честен перед собой и теми, кто рядом. Что же случилось теперь? Как надоели эти бесконечные перелёты и командировки, как надоела ложь! «Рита права, – думал Герман, – девочки мои уже всё понимают, надо принимать решение».

Сидя в одном из парков Лондона, чувствуя любовь прелестной девушки, положивший ему голову на плечо, казалось, что он растворяется в любви и нежности к ней. Милана умела многое: отлично знала иностранные языки, быстро печатала, вела запись переговоров, успевала обойти все модные магазины и накупить и ему и себе массу разных красивых галстуков, рубашек, обуви и костюмов самых последних моделей.

Но иногда Милана удивляла Германа своими желаниями. Её почему-то не интересовали никакие достопримечательности в городах, где они бывали. Музей восковых фигур мадам Тюссо или дом-музей Шерлока Холмса были ей абсолютно безразличны, а что уж говорить о театре «Глобус» Шекспира или о Британском музее Лондона? Её туда никогда не тянуло, ей интересны были только крупные магазины «Селфридж» или «Праймарк», в которых она могла находиться часами. То же самое было и в других городах, в музеях Барселоны или Рима она очень уставала. Но стоило ей попасть в бутики этих городов, глаза её загорались и откуда-то появлялась бешеная энергия. Здесь она была в своей тарелке, мода и вещизм были её стихией.

В голове Германа опять всплывали воспоминания о том, как они с Ритой, совсем молоденькие, простаивали часами в очередях, чтобы попасть в Третьяковскую галерею или Пушкинский музей. Как-то в Ленинграде, стоя в длинной очереди в Эрмитаж под проливным дождем, они, тесно прижавшись друг к другу, страстно целовались, прикрывшись раскрытым зонтом, не замечая ни дождя, ни холода, ни людей. «Вот было время, – подумал Герман и тут же нашёл оправдание, – просто мы были очень молодыми и время другое было!»

Понимая, что время здесь совсем ни при чём, он расстраивался и утешал себя тем, что Мила нужна ему, как воздух, как глоток чего-то свежего, что будоражит душу. Сейчас они сидели прямо на траве в Гайд-парке, Герман постоянно смотрел куда-то в небо. Милана чувствовала, что в данный момент он не здесь, не с ней, а где-то далеко.

– О чём ты всё время думаешь, милый? – нежно произнесла Милочка.

Герман как бы очнулся ото сна и мягко ответил:

– Да так, ни о чём, смотрю на облака и вижу, что они везде одинаковые, что в Москве, что в Лондоне. Пейзажи кругом разные, а облака одинаковые, плывут, куда их гонит ветер. Вечные странники! Ни от кого не зависят!

– Что-то ты расфилософствовался! А ведь нам пора бежать в сторону центра, я ещё не успела сделать себе модную стрижку, которую планировала давно. Я знаю один салон на Оксфорд-стрит, там отличные мастера! Вставай, хватит расслабляться!

Герман нехотя поднялся с травы, отряхнул свои наглаженные серые брюки и медленно побрёл за Миланой. Создавалось такое впечатление, что она просто околдовала и подчинила его себе полностью.

Летя обратно в Москву, сидя у иллюминатора и смотря в небо, Герман окончательно решил, что пора принять непростое решение: надо определиться наконец-то, с кем он останется. Он видел, что домашние его всё понимают и страдают, Рита постоянно плачет. Хватит! Нужна определённость в конце-то концов! Сначала всем, включая и его, будет тяжело, но потом со временем все успокоятся. Время лечит, это давно доказано. Девочки его уже большие, будут приезжать к нему, или он к ним, и они со временем поймут отца, в конце-то концов, он не первый и не последний!

Так рассуждал Герман, смотря на грозовые тучи над Москвой, подлетая к Шереметьево. Вызвав такси, они уселись сзади на мягкое сидение, и тут Герман выдавил из себя:

– Я всё решил, завтра переезжаю к тебе, больше мучиться нет сил. Позже снимем квартиру побольше.